ГЛАВА ПЕРВАЯ,
в которой раскрываются некоторые практические аспекты цареубийства
– Да ну, врёшь, – сказал старший лейтенант королевской гвардии Лоренс Уго младшему лейтенанту Вилли Шнейлю. – Врёшь, не выкинешь ты десятку. Тебе надо ровно десятку, а ты не выкинешь. Зуб даю.
– Если золотой, то давай, – согласился лейтенант Шнейль. – А лучше накинь ещё полтинник, раз недоверчивый такой.
– Пф! – заявил лейтенант Уго и шмякнул на стол ворох мятых банкнот.
Лейтенант Шнейль изобразил на лице самое глубокое презрение, какое только позволяла ему субординация.
– Бума-ажки, – протянул он, не переставая размеренно трясти игральные кости в ладонях. – Серебра уже и не осталось-то, а?
– Полтинник – он и на бумажке полтинник, – недовольно ответил Уго. – Да бросай уже, что ты их всё уговариваешь, ровно актрисульку из «Гра-Оперетты»!
– Вот потому, господин лейтенант, вы и сидите на бумажках без серебра, что вечно спешите. Кости-то, их же как женщину, сперва приласкать надо. Тогда и они тебе улыбнутся любезненько и… в-вухх! – крякнул Шнейль и рывком разомкнул ладони.
Оба королевских лейтенанта, и старший и младший, согнулись над столом, выпучив глаза и чуть не столкнувшись лбами. Потом один из них сказал:
– Твою!..
А другой:
– Эге-гей!
Кто же из них всё-таки врал, а кому повезло обогатиться на пятьдесят бумажных риалов, не имеет к нашему повествованию ровным счётом никакого отношения, потому заострять на этом внимание мы не будем. Собственно говоря, мы и упомянули-то об азартной, но ничем не примечательной схватке двух лейтенантов лейб-гвардии его величества короля шармийского Альфреда IV по одной-единственной причине. Дело в том, что происходила эта игра не в казарме перед отбоем, не в весёлом кабачке на Каштановой улице, не в походе у костерка и даже не в караулке во время долгого и скучного ночного дозора. Будь так, единственное, чем мы могли бы попрекнуть лейтенантов Шнейля и Уго, было бы лишь некоторое нарушение воинской субординации. Но дело всё в том, что сидели два лейтенанта не где-нибудь, а в передних покоях спальни его величества, своего владыки и сюзерена, и отделяла их от короля лишь приоткрытая дверь да приспущенная портьера. Эти двое бравых вояк – один лысый, другой усатый, оба писаные красавцы, – стояли на часах не где-нибудь, а при самой особе светлейшего монарха. Верней, не столько стояли, сколько сидели, и не столько на часах, сколько за игрой в «двадцать одно»… Однако это, впрочем, такие мелочи.
Именно эта картина и развернулась пред взором Джонатана ле-Брейдиса, ещё одного младшего лейтенанта лейб-гвардии, когда он без пяти минут полночь вошёл в передние покои королевской спальни, щёлкнул каблуками, отдал честь и звонким чеканным голосом, какой бывает только у двадцатилетних офицеров гвардии, отчитался о своём прибытии лейтенанту Уго.
При этом, несмотря на твёрдую речь, чёткость движений и безукоризненную выправку, в глубине души юный лейтенант Джонатан ле-Брейдис был изумлён, возмущён и даже шокирован тем, что увидел, едва войдя в передний покой.
Увидел он, собственно, вышеописанное столкновение лбов, сопровождённое крепким словцом как с одной, так и с другой стороны.
А после этого он увидел красную физиономию лейтенанта Уго, который зыркнул на него поверх разлетевшихся ассигнаций и рявкнул:
– Кто такой?
– Младший лейтенант ле-Брейдис, сэр, прибыл нести караул, сэр, – отчеканил тот, продолжая изумляться – теперь уже расстёгнутому воротничку и взъерошенным волосам лейтенанта, а паче всего – подозрительного вида бутылке, которая стояла на полу и которую даже почти не прятали.
Поскольку лейтенант ле-Брейдис был, как уже упоминалось, трогательно юн и столь же трогательно неопытен, лейтенант Уго без труда проследил направление его взгляда и рассердился ещё сильнее.
– А где Хольган? – спросил он, буравя вновьприбывшего таким взглядом, словно это ему, а не Шнейлю, только что проиграл пятьдесят риалов, пусть даже и ассигнациями.
Как и большинство молодых офицеров, Джонатан ле-Брейдис имел склонность распрямлять плечи и прогибаться в талии назад тем сильнее, чем выше был тон обращающегося к нему старшего по званию. После рявканья Уго Джонатан ле-Брейдис чуть только не свёл лопатки и уставился в потолок.
– Старший лейтенант Хольган упал с лошади, сэр, по дороге на службу, сэр. Капитан Рор приказал мне заменить его и явиться на пост, сэр.
Уго с Шнейлем переглянулись. Шнейль пожал плечами, и Уго наконец сел обратно на стул.
– С лошади, говоришь… Поди опять нажрался как скотина. Совсем стыд уже потерял, знал же, что в карауле при самой особе стоять, а всё равно. На гауптвахте теперь дрыхнет, небось?
– Так точно, сэр, – доложил Джонатан.
И ему показалось, что в следующий миг лейтенант Шнейль пробормотал себе под нос что-то странное и совсем в данном случае неуместное, нечто вроде: «Вот же счастливец».
Со Шнейлем Джонатан был в одном звании, хотя и младше его лет на пятнадцать, поэтому рискнул уточнить:
– Вы что-то сказали?
– Стул бери и дуй сюда, вот что он сказал, – вмешался лейтенант Уго. – В «двадцать одно» играешь? Хотя чего я спрашиваю, играешь, конечно. Вон там стул возьми, тот, на котором мундиры, ага. Сбрось их на пол, ну их к чёрту, завтра салаги начистят.
