Это был один из лучших дней, больше у них таких не случалось. Небо с самого рассвета затягивали облака, и на солнце, пробивавшееся сквозь пухлую сизую дымку, было не больно смотреть. Полина сидела на траве, поджав ноги под себя, а на её коленях лежал пучок цветущего чертополоха. Она любила чертополох – чудачка. Он казался ей нетривиальным.
– Мне иногда такие дурацкие сны снятся, – сказала она и сорвала травинку. Кажется, она немножко нервничала. Максим знал, что у неё сейчас опасные дни, а презервативам она не очень доверяет. Однажды ей уже пришлось сделать аборт по вине то ли китайского производителя, то ли чересчур ретивого партнёра. Она неохотно об этом вспоминала, да Максим и не особо расспрашивал. Его не интересовало её прошлое. Его интересовало их будущее.
– Да? – с искренним интересом переспросил он и, приподнявшись на локте, взглянул в Полинино тёмное лицо. Серебристый ореол солнечных лучей вокруг её головы делал смуглую кожу ещё темнее. Полина подняла на него гигантские глаза – почти не в меру гигантские, почти некрасивые, – у-у, стерва глазастая, думали те, кто её не любил, а их было много. В полусвете-полумраке сверкнули её белки.
– Ну вот сегодня бред такой приснился, ужас, – тревожно сказала она и поёжилась. Зябко так, неуверенно – повела худыми плечиками, словно стряхивая песок. Потом сунула травинку в рот и принялась сосредоточенно жевать.
– Ты рассказывай, давай, – усмехнулся Максим, легонько толкнув её под локоть. Она стрельнула в него глазищами – сердито, но немного растерянно. – Рассказывай, я же вижу, что ты хочешь.
– Ладно, – сказала Полина и замолчала. Максим взял стебелёк чертополоха с её голого колена, хищно откусил головку, выплюнул, скривившись.
– Я тебе снился, точно? – вкрадчиво поинтересовался он.
– М-м, – мотнула головой Полина. – Что я умерла… снилось.
Максим сел, скрестил ноги по-турецки. Поднял голову, посмотрел прищурившись на солнце. Взял ещё один стебелёк. Повертел в пальцах. Положил обратно.
– Опять?
– Ага, – как-то вдруг сразу беспечно заговорила Полина. – Стояла на краю балкона… на самом-самом краешке. И пьяная была – чувствую, что пьяная, хотя во сне поди разбери. А потом полезла на перила. Ты кричишь: «Полинка, стой, ты что, сдурела?!», а я лезу и всё.
– Я там был? – переспросил Максим.
Она склонила коротко стриженую голову на бок, словно раздумывая. Потом хмыкнула, улыбнулась, кивнула.
– Вроде да. Я тебя не видела, правда. Только крик твой слышала.
– Ну, а дальше что?
– А дальше залезаю на перила и падаю вниз, медленно так. Рукой схватилась за поручень и тут же отпустила. И уже вроде не пьяная, а поздно. Макс, кричу, Макс! Ты подбегаешь… то есть я думаю так: ты подбегаешь, а я уже падаю. Руки вверх, точно ласточкой в бассейн прыгать собралась, и – падаю…
– Солдатиком, – машинально подсказал Максим.
– Не-а… Солдатиком – это когда руки по швам. И лечу вниз, долго-долго так лечу… вниз… мимо балконов, мимо окон. А дом и мой и не мой вроде. То есть некоторых я узнала. Леночка с пятого этажа уроки за столом делает, и сидит неправильно, ссутулившись, Гришка с четвёртого опять в одиночку надирается, но не самогон у него почему-то, а «Smirnoff»…
– И как это ты всё запомнила, – недоверчиво перебил Максим; ему то ли смешно было, то ли нет, он сам не мог понять.
– Ну, сон ведь! – засмеялась Полина и, схватив стебелёк чертополоха, смяла узловатую головку цветка в ладони. – Вот, а на третьем этаже люди какие-то незнакомые просто сидят, молча, не знаю, кто такие. На втором дворничиха Галина Васильевна хохочет с каким-то противным толстым типом, на её мужа совсем не похожим. А на первом…
Она запнулась, опустила голову. Максим пытливо взглянул в её маленькое лицо, протянул руку, коснулся ладонью щеки. Полина закрыла глаза. Головы не подняла. Руки лежали на разбросанном чертополохе. Максим заметил, что растрёпанные блекло-сиреневые шапочки цветков уже начали мокнуть и вять. А ещё увидел жёлтое пыльцовое пятнышко на ногте её мизинца.
– На первом что, Полина? – тихо спросил он.
Она вздохнула, быстро, прерывисто, но головы не подняла. Максим чувствовал лёгкое движение её кожи под своей ладонью, когда она ответила.
– А на первом нет никого. Пусто.
Помолчали немного. Потом она сказала:
– Ну вот, и врезаюсь я ногами в землю. Дальше вниз, ступни уходят в бетон и всё. И я умерла.
– И проснулась?
– Да нет, – она скинула его руку. – Не проснулась. Умерла.
Максим, молча, смотрел на неё. Она слабо улыбнулась, потом шире, потом хихикнула, легонько шлёпнула его по тыльной стороне ладони.
– Ну и проснулась, конечно, – бросила она. – Потом уже.
– А, – сказал Максим. Ему хотелось снова заняться с ней любовью. Полутень делала её лицо почти красивым.
– Да, дела, – сказала Полина и повернулась к нему. Встревоженная всё ещё? Да нет, кажется, полегчало. Рассказала – и полегчало, всё как всегда. А часто ей сны эти снятся. То машина её собьёт, то отравится чем-то, то СПИДом заболеет, то маньяк зарежет… А однажды рассказала, как Максим её собственноручно в окно выбросил. В порыве ревности. Как Отелло свою Дездемону, сказала, и засмеялась – ломко, неправильно, не по-настоящему. Сегодня – вот, сама сиганула. А впрочем глупости. Глупости и всё. Ему тоже много чего снится… иногда. Только ведь он ей никогда об этих снах не рассказывает. Чтобы не пугать.
