Ранний Самойлов: Дневниковые записи и стихи: 1934 – начало 1950-х - [37]

Город как обледенелый короб.

Дымно клубится снег за окном.

Свет расплывается жирным пятном.

(Надо ли ехать дальше в какой-нибудь город другой?

Там тоже мороз позванивает бубенчиком под дугой.

Там тоже ночь распластана в окне за полштыка.

Узором стекла засыпаны, как женская щека.)

Ночь в дуду дудит в трубе

О моей солдатской судьбе.

Хозяйка с тулупом идет за печь,

Чтоб мне было теплее лечь.

(Как хорошо, что до света осталось четыре часа.

Горсть сухого снега бьется в стекло, как оса.)

Я погружаюсь в оттепель

Медленно, как в мазут.

Сны – крылатые кони –

Уже удила грызут.

…Ночь – черная, как чугун,

Звонкая, как чугун.

Переулки звенят на каждом шагу.

На Красную площадь

В озерную рябь

Кремль выплывает –

Старинный корабль.

Иду, аки по суху, мимо поста,

Часовые не спрашивают паспорта.

1946

Казаки

Слегка грустит весенний паводок,

Овраги водами полны.

И казаки спускают на воду

Свои высокие челны.

И поплывут они, грудастые,

Вздымая веслами волну,

По морю синему, по Каспию,

Туда, в Персидскую страну.

Туда за золотом, за шалями,

За сталью твердой, как алмаз,

Чтоб только ждали вы да ждали бы –

Молили Господа за нас.

А мы-то пьяные да грешные,

Марая брагою усы,

Гуляя с девками нездешними

Вдали от вас и от Руси.

Но только птица мимолетная

Пройдет над нами высоко,

Мы под надутыми полотнами

Челны расставим косяком.

И на весло наляжем разом мы,

Вздымая белую волну,

И запоем про Стеньку Разина

И про персидскую княжну.

1946

«А вдруг такая тьма наступит…»

А вдруг такая тьма наступит,

Где ни любви, ни веры – нет.

Одно в небесной черной ступе

Существование планет.

И время – длительность простая,

И страсти – выдумка моя,

И счастье – видимость пустая

Для оправданья бытия.

Все пролетает мимо, мимо.

И средь чугунной пустоты

История неумолимо

Усовершенствует кнуты.

Напрасно чистые тоскуют,

Любовью окрестив тоску.

Зачем рыдают и токуют

Тетеревами на току…

Но нет! Нельзя, нельзя, нельзя же

Навек отречься от мечты.

Нельзя в обыденном пейзаже

Искать лишь смертные черты.

Сухая плоть стихотворенья,

Пространство, ставшее строкой,

Сулит осмысленность творенья

И мягкость глины под рукой.

1946–1947

В гости [199]

Порой затоскую по снегу,

По нежному свету,

По полю,

По первому хрусткому следу,

По бегу

Раздольных дорог, пересыпанных солью.

Там к вечеру – ветер. И снежные стружки,

Как из-под рубанка,

Летят из-под полоза.

Эх, пить бы мне зиму

Из глиняной кружки,

Как молоко, принесенное с холода!

Знакомая станция. Утренний поезд,

Окутанный паром,

Как дверь из предбанника.

Пошаркает, свистнет, в сугробах по пояс

Уйдет,

Оставляя случайного странника.

И конюх (всегда подвернется на счастье!)

Из конторы почтовой

Спросит, соломы под ноги подкатывая:

– А вы по какой, извиняюсь, части?

– А к нам почто вы?

– Стужа у нас сохатая!

И впрямь – сохатая!

В отдаленье

Деревья рога поднимают оленьи,

Кусты в серебряном оледененье.

Хаты покуривают. А за хатами –

Снега да снега – песцовою тенью.

– А я не по части,

– А так – на счастье…

Мороз поскрипывает, как свежий ремень.

Иней на ресницах.

Ветерок посвистывает.

Едем, едем – не видно деревень,

Только поле чистое.

И вдруг открывается: дым коромыслом,

И бабы идут с коромыслами

К проруби

По снегу, что выстлан

Дорожками чистыми,

Одеты в тулупы, как в теплые коробы.

В знакомую хату

Ворвешься с мороза,

Утешишь ребят городскими гостинцами,

Обнимет тебя

Председатель колхоза,

С которым полсвета прошли пехотинцами.

Подробно расспросит

Про то, как живу.

Потом о себе.

И добавит со вздохом:

– Вот дай только выбраться, братец, в Москву.

Хоть там отдохнешь.

А у нас суматоха!

6 января 1947

«Город зимний…»

Город зимний,

Город дивный,

Снег, как с яблонь,

Лепестками.

Словно крыльев

Лебединых

Осторожное дыханье.

Дворники,

Как пчеловоды,

Смотрят снежное роенье.

И заснеженной природы

Принимают настроенье.

1947

«Мир, отраженный в синеватой луже…»

Мир, отраженный в синеватой луже.

Он мира настоящего не хуже.

Какая тишь! Какая глубина!

И нет границ за хрупкими краями:

Висят деревья пышными строями,

Скворешники, как лодочки, плывут,

И люди прямо на небе живут.

Войди в тот мир. Шагни. И небо – вдрызг!

И гибнет он средь разноцветных брызг.

И ты, в него вступивший сапогом,

Глядишь на мир, расставленный кругом.

На белый дом, где свищет детвора,

На солнце, что стоит среди двора,

На то, как полдень ходит ходуном.

Я б задохнулся в мире водяном!

1947

«Все равно будут матери плакать…»

Все равно будут матери плакать –

Никуда им печали не деть.

Все равно будут в раннюю слякоть

Сквозь туманные окна глядеть.

Не приедут желанные гости,

Не вернутся в поту и в пыли.

Где-то по свету желтые кости

Разметались, быльем поросли…

1947

«Исполосованный лес. Грай…»

Исполосованный лес. Грай

Вороний из-за коряг.

Пара окопов. Передний край –

Край, за которым враг;

Край, откуда дорога в рай,

Край, где постреливают снайпера!

Край, острее, чем край ножа…

Пара окопов. Болотная ржа.

Он – как весною ножом по коре,

Плетью по телу – хлестнул: рассек!

Вымер, разрушился, погорел,

Рытвинами искусал песок.

Нож, свистя, рассекает кров,

Над головою, блестя, свистит.

– Мертвой водой! Не поможет… – Кровь!

– Ну так живой!.. Не поможет… – Кровь!

Край передний телом прикрой.

Голову – под острие ножа.

Сердце на самый на острый край!

Пара окопов. Болотная ржа.

Двое закуривают не спеша.

1947

Крылья холопа