Ранний Самойлов: Дневниковые записи и стихи: 1934 – начало 1950-х - [36]

И замолкает перестрелка.

И сохнет в бочагах вода.

И только часовая стрелка

Неумолима, как всегда.

Но тут, придя в соображенье,

Героев собирает в круг.

О межпланетном положенье

Повестку ставит политрук.

Что, мол, ввиду поломки раций,

Ориентация туга,

Но я зову не поддаваться

На провокации врага…

И только лица побелели.

Цветной сигнал взлетел, как плеть…

Когда себя не пожалели,

Планету нечего жалеть!

1946

Декабристы

Поэзия! не хитросплетеньем,

Не покоем, не отводом глаз –

Ты дана нам гамлетовской тенью,

Чтобы мучить слабых нас.

Не затем, что сами не доели,

Не затем, что низость лезет в честь,

Не затем, что будни надоели,

А вино в бутылках есть;

А затем, чтоб на Сенатской пушки

Разбудили дремлющий металл;

А затем, чтоб Александр Пушкин

Нам стихи о вольности читал.

Она подобна пламенному сплаву

Неповиновенья и тоски,

Где генералы, отвергая славу,

К Рылееву идут в ученики.

1946

Смотр полка

По-воробьиному свистнет

Синий ветер, задев за штыки.

Солнце медное виснет

Над осенним простором реки.

Холодно маршевым ротам,

Коченеет рука.

Учиняет инспекторский смотр

Командир седьмого полка.

Подполковник с деревянной ногой

Прочтет приказ.

И опять в деревянный вагон

Погружают нас.

Замелькает, ни жив и ни мертв,

Простор. А пока –

Учиняет инспекторский смотр

Командир полка.

Бьет барабан. Ветер сквозной

Доносит до барж

Выдохи медных труб – выходной

Марш.

Идет, сжимая губы,

Подполковник с деревянной ногой

Нас сквозь медные трубы

Посылать на огонь.

1946

«Тебя узнают по моим стихам…»

Тебя узнают по моим стихам,

Тебя полюбят за мою тоску.

Я как к воде припал к твоим рукам –

Который день напиться не могу.

1946

Праздник

Цветами-купавами купола в Кремле.

Заря окликается, как искра в кремне.

У звонаря вся звонница на ремне.

Собирается вольница на Москве-реке.

Как ударят в крашеные

Купола лучи,

Заиграют ряженые

Трубачи…

В серебряном лепете,

Точно в каплях росы,

Корабли, как лебеди,

Выгибают носы.

По воде, как по шелку,

Заря выткана.

Течет она в Волгу

Разноцветными нитками.

Через сколько недель

До Казани дотащится,

Расплетая кудель,

Вода-рассказчица;

Как она расплещется,

Ударяя в плечо.

В реке не поместится,

В море потечет.

Понесет она в русле

Луга и облака.

Заиграют, как гусли,

Корабельные бока.

1946

Сибирь

Сибирь! О, как меня к тебе влечет,

К твоим мехам, к твоим камням.

Там бешеная Ангара течет

С губами в пене, как шаман.

Сибирь! Перемолоть ногами тракт,

Перевалить Урал.

И вдруг – Байкал лежит в семи ветрах,

У океана синеву украл.

Сибирь! – тысячелетняя тайга.

Я с детских лет, как сказку, полюбил

Иртыш, Тобол, кержацкие снега[195],

Киргизские глаза твои, Сибирь.

Когда во глубине сибирских руд

Кирки бросали, точно якоря,

И верили, и знали – не умрут

И наконец взойдет она, заря.

Когда в охотничий трубила рог пурга

И старатели пили, ругая пургу,

В татарские скулы упиралась рука

И глаза грозили тебе, Петербург.

И вот я заболел тобой,

Тобой, Сибирь! Не мамонтовый клык,

Не золото связало нас судьбой,

А вольности осмысленный язык.

Сибирь! Ты этой вольности простор,

Простор не в бубенцах, а в кандалах.

Лежит Алтай, как каменный топор.

Прими его, помыслив о делах!

1946

И<лье> Л<ьвовичу> С<ельвинскому>

Как узнаёт орел орлят,

Вы узнавали нас по писку[196].

Пускай вам снова не велят

Отдаться пламенному риску![197]

У будней жесткая кора.

Льстецы довольствуются малым.

Война окончена. Пора

На отдых старым генералам.

Но вам не удается так.

Вы видите в клубке метаний

Картины будущих атак

И планы будущих кампаний.

И, в кабинете пол дробя,

Руками скручивая главы,

Вы вновь осмотрите себя

И убедитесь в том, что правы.

Вы правы, может быть, не в том,

Что в нас бессмертны заблужденья.

Но в том порука – каждый том

И ваше столпное сиденье,

Что к вам поэзия строга,

За исключением балласта.

Любая точная строка

Одной лишь истине подвластна.

Между 6 и 9 апреля 1946

«Пора бы жить нам научиться…»

Пора бы жить нам научиться,

Не вечно горе горевать.

Еще, наверное, случится

Моим друзьям повоевать.

Опять зеленые погоны.

Опять военные посты

И деревянные вагоны.

И деревянные кресты.

Но нет! уже не повторится

Еще одно Бородино,

О чем в стихах не говорится

И нам эпохой прощено.

1946

«Ты не торопи меня, не трогай…»

Ты не торопи меня, не трогай[198].

Пусть перегорит, переболит.

Я пойду своей простой дорогой

Только так, как сердце повелит.

Только так. До той предельной грани,

Где безверьем не томит молва,

Где перегорают расстоянья

И ложатся пеплом на слова.

Горький пепел! Он стихами правит,

Зная, что придет его черед,

Даже если женщина оставит,

Друг осудит, слава обойдет.

1946

«Извечно покорны слепому труду…»

Извечно покорны слепому труду,

Небесные звезды несутся в кругу.

Беззвучно вращаясь на тонких осях,

Плывут по Вселенной, как рыбий косяк.

В раздумье стоит на земле человек,

И звезды на щеки ложатся, как снег.

И в тесном его человечьем мозгу

Такие же звезды мятутся в кругу.

В нас мир отражен, как в воде и стекле,

То щеки уколет, подобно игле,

То шоркнет по коже, как мерзлый рукав,

То скользкою рыбкой трепещет в руках.

Но разум людской – не вода и стекло,

В нем наше дыханье и наше тепло.

К нам в ноги летит, как птенец из гнезда,

Продрогшая маленькая звезда.

Берем ее в руки. Над нею стоим,

И греем, и греем дыханьем своим.

1946

«Ночь дымится метелью, как прорубь…»

Ночь дымится метелью, как прорубь.