Ранний Самойлов: Дневниковые записи и стихи: 1934 – начало 1950-х - [35]

И сумрак выкован походкой

Заиндевелых патрулей.

Апрель-май 1946

Бабельсберг. 1945 [190]

Мне снился сон, тифозный и огромный,

Как долгий дождь, подробно, не спеша,

Как будто в целом мире от разгрома

Не уцелела ни одна душа.

И только пятна трупов вдоль обочин,

И только – крупы вымерших коней,

И только – роща голая и очень

Просторный сумрак плещется по ней.

Прошли войска по Западной Европе.

Пролязгали железные стада.

И медленно, как в сказке о потопе,

Обратно в русла схлынула вода.

И просыхают прусские долины.

И тишина объемлет шар земной.

Но где он, голубь с веткою маслины[191],

Не жди его, новорожденный Ной!

Так холодно в Германии и пусто.

По рощам осень ходит не спеша.

Дома оглохли. И такое чувство,

Что нет души. Что вымерла душа.

А в кабаке оркестр играет танцы.

Цветные юбки кружатся в пыли.

И пьют коньяк в домах американцы,

И русские шагают патрули.

Скрежещут ставни, старые, косые,

Тревожное идет небытие…

Как хорошо, что где-то есть Россия,

Моя мечта, прибежище мое!

1946

Семен Андреич [192]

С. А. Косову

Помню! Синявинские высоты[193]

Брали курсанты три раза подряд.

Еле уволокли пулеметы.

А три батальона – там и лежат.

Помню! Расстреливали перед строем

Солдатика девятнадцати лет

За то, что парнишка не был героем.

Бежал. А этого делать не след.

Помню! Мальчик простерт на талом

Снегу с простреленным животом.

Помню еще – о большом и малом,

Об очень сложном и очень простом.

И все же были такие минуты,

Когда, головой упав на мешок,

Думал, что именно так почему-то

Жить особенно хорошо.

И ясно мне все без лишних вопросов,

И правильно все и просто вокруг.

А рядом – Семен Андреевич Косов,

Алтайский пахарь, до смерти друг.

Да, он был мне друг, неподкупный и кровный,

И мне доверяла дружба святая

Письма писать Пелагее Петровне.

Он их отсылал, не читая.

– Да что там читать, – говорил Семен,

Сворачивая самокрутку на ужин, –

Сам ты грамотен да умен,

Пропишешь как надо – живем, не тужим.

Семен Андреич! Алтайский пахарь!

С тобой мы полгода друг друга грели.

Семь раз в атаку ходил без страха.

И пули тебя, как святого, жалели.

Мы знали до пятнышка друг о друге,

И ты рассказывал, как о любви,

Что кони, тонкие, словно руки,

Скачут среди степной травы.

И кабы раньше про то узнать бы,

Что жизнь текла, как по лугу, ровно,

Какие бывали крестины и свадьбы,

Как в девках жила Пелагея Петровна.

Зори – красными петухами.

Ветер в болоте осоку режет.

А я молчал, что брежу стихами.

Ты б не поверил, подумал – брешет.

Ты думал, что книги пишут не люди,

Ты думал, что песни живут, как кони,

Что так оно было, так и будет,

Как в детстве думал про звон колокольный…

Семен Андреич! Алтайский пахарь!

Счастлив ли ты? Здоровый? Живой ли?

Помнишь, как ты разорвал рубаху

И руку мне перетянул до боли!

Помнишь? Была побита пехота,

И мы были двое у пулемета.

И ты сказал, по-обычному просто,

Ленту новую заложив:

– Ступай. Ты ранен. (Вот нынче мороз-то!)

А я останусь, покуда жив.

Мой друг Семен, неподкупный и кровный!

Век не забуду наше прощанье.

Я напишу Пелагее Петровне,

Выполню клятвенное обещанье.

Девушки в золотистых косах

Споют, придя с весенней работы,

Про то, как Семен Андреич Косов

Один остался у пулемета.

И песни будут ходить, как кони,

По пышным травам, по майскому лугу.

И рощи, белые, как колокольни,

Листвою раззвонят на всю округу.

И полетят от рощи к роще,

От ветки к ветке по белу свету.

Писать те песни – простого проще

И хитрости в этом особой нету.

1946

Павлу Когану

Кахетинским славным, старым

Наши споры начаты

За Рождественским бульваром

С наступленьем темноты.

Павка Коган! Выпьем, Павка,

Нашу молодость любя!

Офицерская заправка

Почему-то у тебя.

Ты не будешь знать про старость.

Ты на сборище любом –

Угловатый, белый парус

В нашем море голубом.

Помнишь, Павка, тамадою

Вечер в звездных угольках,

Весь как политый водою,

Весь в сирени, как в стихах.

Черный вечер, весь в сирени,

Весь сверкающий от глаз, –

Он входил в стихотворенье,

Как вино входило в нас.

Головой качаешь, Павка,

Ты не помнишь эти дни…

Офицерская заправка,

Пехотинские ремни.

Руки брошены, как плети,

Брови сведены в одну…

Погубило лихолетье

Нашу первую весну!

Но весною, после Финской,

В ожиданье новых дат

Мы бокалы с кахетинским

Поднимали за солдат.

Выпей, Павка! С разговором,

Как когда-то, как живой.

Ты не вейся, черный ворон,

Над моею головой.

Наша молодость осталась!

И на сборище любом

Ты – упрямый белый парус

В нашем море голубом.

1946

Баллада о конце мира [194]

Последний час сражалась рота.

И каждый к гибели привык.

Хорошая была работа,

Да мало виделось живых.

Стреляли изредка, с прищуром,

Оставшиеся храбрецы.

Засыпанные амбразуры

Обороняли мертвецы.

И приближалась грозно, внятно

Та неизбежная черта,

Где только – под ноги гранату

С последним лозунгом: «За Ста…!»

И вдруг, врываясь в цепь событий,

На вражеских грузовиках

Закаркал громкоговоритель

На двух враждебных языках.

Кричал обезумелый рупор,

Что нынче на исходе дня

Так неожиданно и глупо

В комету врежется Земля;

Что мрачной радиевой мощью

Ожесточенный звездный пыл

Вобьется в Землю этой ночью

И превратит планету в пыль.

«Кончайте, воины России,

Братоубийственную брань!

Вчера явившийся мессия

Над вами простирает длань.

Со всепрощеньем умирая

В астрономической пыли,

Братайтесь два передних края

Перед кончиною Земли!»