Ранний Самойлов: Дневниковые записи и стихи: 1934 – начало 1950-х - [33]

Шрифт
Интервал

Мы рано песнь почувствовали в горле,
Как жажду ощущая мастерство.
Познав бои до белого каленья,
Порой сердца закручивая в жгут,
Мы выросли. Мы стали поколеньем.
Сухие ветры наши губы жгут.
………………………………………
………………………………………
………………………………………
………………………………………
17 января – 15 февраля 1946

«Я верю в нас. И это свято…»

Я верю в нас. И это свято.
Мне этот стяг незаменим.
Мне все равно, какую дату
Подарят нам для именин.
Весной вздуваются овраги,
Бурлят и корчатся снега.
В исписанном листе бумаги
Ты видишь первого врага.
Ты шаришь ошалевшим взором,
Кладешь пространство на ладонь.
Пруды сливаются в озера,
Висят скворешни над водой,
Висят деревья вверх ногами,
Кричат в деревне петухи.
Родится истина нагая,
И начинаются стихи.
Вот так же мы. И это свято.
Измучив рифмами мечты,
С войны пришедшие солдаты,
Прорвем плотины немоты.
1946

«Зачем кичимся мы и спорим…»

Зачем кичимся мы и спорим,
Коснеем в давних недоверьях –
Одним мы выброшены морем
На тот же самый звонкий берег.
Мы оттого росли с пристрастьем,
Что, став препоной темной силе,
Была не именем пространства,
А имя времени – Россия.
Так поступайте, как хотите,
Чтоб только песни не стихали!
Для всех достаточно событий,
Пытающихся стать стихами.
И пусть попытка будет пыткой –
Любая мука будет легче,
Чем жизнь с оглядкой и со скидкой
В уютном логове залегши.
Ты прав, товарищ, не до спора,
Когда в цене любое слово.
Быть может, скоро, очень скоро
Горнисты заиграют снова.
Быть может, снова полустанки
Пойдут раскачивать закаты
И поползут на приступ танки,
Как неизбежность, угловаты.
На то даны глаза поэту,
Чтоб разглядеть в кромешном быте,
Как даты лезут на планету
С солдатским топотом событий.
1946

Из поэмы[181]

Из вступления

Идет рылеевская дума
От медных бунтов и стрельцов,
От протопопа Аввакума
До петропавловских жильцов…[182]
Найди попробуй, кто зачинщик,
Когда сбираются тайком
Чахоточные разночинцы,
Дыша дешевым табаком.
Сбивались с ног агенты сыска
И не умели расплести
Интеллигенции российской
Неповторимые пути.
В ней то простое благородство,
Той чистой твердости металл,
С которой верить и бороться,
Я с детства некогда мечтал.
……………………………….
Он не бежал простого дела,
Он шел в деревню с букварем,
Хотя грозилась и шумела
Чернь, обольщенная царем.
Он не боялся, что задаром
Святой растрачивает пыл,
Когда невежливый жандарм
Его с допроса уводил.
Он все равно сбежит из ссылки
И, пробираясь по ночам,
Представит доводы и ссылки
Чернорабочим и ткачам.
Во мглу вперяя взгляд колючий,
Он им укажет без прикрас
На правомочность революций
Вести в огонь рабочий класс.
И безрассудочно и странно
Россию мучили дела…
Иным казалось – слишком рано
Будить ее колокола.
Казалось – нищета и пьянство,
Кабак косится на тюрьму.
И скопидомствует крестьянство.
До революции ль ему?
…………………………
Доколе будем горло кутать?
Доколе время обвинять?
Боясь, что могут перепутать
И за кого-то нас принять…
Во что ты веришь? Чем ты дышишь?
Зачем живешь? На чем стоишь?
Кому свою неправду пишешь?
И правду от кого таишь?
………………………………….

Глава первая

О кто ты – друг мой или недруг –
Мой дальний отсвет, мой герой,
Рожденный в сокровенных недрах
Ума и памяти игрой?..
Дожди. Глухая непогода.
Небрежной осени мазня.
И ты уже четыре года
Живешь отдельно от меня.
Вот, руки затолкав в карманы,
Бредешь сквозь редкие туманы…
Москва сороковых годов
(Или точнее – сорок пятых).
Повсюду явный отпечаток
Дождей и ранних холодов.
На Пушкинском шумит листва,
Пусты скамейки на Никитском.
И в сумраке, сыром и мглистом,
Все видится едва-едва:
Изгиб деревьев косолапых,
Мерцающий витрины газ
И возникающий внезапно
Из мглы автомобильный глаз;
И фонарей лучистых венчик
Внутри фарфоровых кругов
Уже невнятен и изменчив
На расстоянье трех шагов.
Но в белой пелене тумана
Не молкнут шорохи толпы,
Спешат, сбиваясь, силуэты
Среди туманом стертых черт,
Как мотыльки на венчик света –
На симфонический концерт.
Консерваторский вестибюль
Как будто бы из эха слеплен.
Взойди! стряхни туман! ослепни!
И сразу память распакуй.
Восстанови в затертом списке
Рояля бешеный оскал
И гром симфоний, где Мравинский[183]
Оркестр в атаку вел на зал.
Восстанови – и опечалься,
Спустись душой на черный лед,
Где Софроницкий[184] между пальцев
Серебряную воду льет.
Сергей слегка ошеломлен
Над ним свершающимся счастьем.
Но ряд голов и ряд колонн
Ему воспоминанье застят:
Вот Пастернак, похожий на
Араба и его коня[185];
Табун заядлых меломанов
В потертых, куцых пиджаках
С исконной пустотой в карманах
И с партитурами в руках.
А это кто там вдалеке?
Ах, Сашка! – смесь еврея с Блоком[186],
О сногсшибательной строке
Мечтающий с туманным оком…
Они целуются:
– Ну как?
– Живем как будто лапутяне[187].
А ты?
– Меня куда потянет:
Порой на свет, порой на мрак.
Ее как хочешь понимай –
Поэзию… хоть днем с свечами…
Она (у Блока помнишь?) – «Май
Жестокий с белыми ночами!»…[188]
Они в партере.
Оркестранты.
Большая люстра зажжена.
И вдруг вступает тишина
В консерваторские пространства.
Подходит к пульту дирижер,
Как голубей вспугнув ладони,
И тишина, еще бездонней,
Глядит в светящийся собор.
И вдруг издалека
труба
Лучом пронизывает своды.
И рушатся глухие воды
Неодолимо, как судьба.
Консерваторские высоты!
Простой, как глыба света, зал,
С твоим порывом в эти годы
Я мысль о Родине связал.
Ведь все, что ни случалось с нами,

Еще от автора Давид Самойлович Самойлов
Цыгановы

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Памятные записки

В конце 1960-х годов, на пороге своего пятидесятилетия Давид Самойлов (1920–1990) обратился к прозе. Работа над заветной книгой продолжалась до смерти поэта. В «Памятных записках» воспоминания о детстве, отрочестве, юности, годах войны и страшном послевоенном семилетии органично соединились с размышлениями о новейшей истории, путях России и русской интеллигенции, судьбе и назначении литературы в ХХ веке. Среди героев книги «последние гении» (Николай Заболоцкий, Борис Пастернак, Анна Ахматова), старшие современники Самойлова (Мария Петровых, Илья Сельвинский, Леонид Мартынов), его ближайшие друзья-сверстники, погибшие на Великой Отечественной войне (Михаил Кульчицкий, Павел Коган) и выбравшие разные дороги во второй половине века (Борис Слуцкий, Николай Глазков, Сергей Наровчатов)


Мемуары. Переписка. Эссе

Книга «Давид Самойлов. Мемуары. Переписка. Эссе» продолжает серию изданных «Временем» книг выдающегося русского поэта и мыслителя, 100-летие со дня рождения которого отмечается в 2020 году («Поденные записи» в двух томах, «Памятные записки», «Книга о русской рифме», «Поэмы», «Мне выпало всё», «Счастье ремесла», «Из детства»). Как отмечает во вступительной статье Андрей Немзер, «глубокая внутренняя сосредоточенность истинного поэта не мешает его открытости миру, но прямо ее подразумевает». Самойлов находился в постоянном диалоге с современниками.


Избранное

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Стихотворение

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Струфиан

Уже много лет ведутся споры: был ли сибирский старец Федор Кузмич императором Александром I... Александр "Струфиана" погружен в тяжелые раздумья о политике, будущем страны, недостойных наследниках и набравших силу бунтовщиках, он чувствует собственную вину, не знает, что делать, и мечтает об уходе, на который не может решиться (легенду о Федоре Кузьмиче в семидесятые не смаковал только ленивый - Самойлов ее элегантно высмеял). Тут-то и приходит избавление - не за что-то, а просто так. Давид Самойлов в этой поэме дал свою версию событий: царя похитили инопланетяне.  Да-да, прилетели пришельцы и случайно уволокли в поднебесье венценосного меланхолика - просто уставшего человека.


Рекомендуем почитать
Степан Андреич «медвежья смерть»

Рассказ из детского советского журнала.


Твердая порода

Выразительность образов, сочный, щедрый юмор — отличают роман о нефтяниках «Твердая порода». Автор знакомит читателя с многонациональной бригадой буровиков. У каждого свой характер, у каждого своя жизнь, но судьба у всех общая — рабочая. Татары и русские, украинцы и армяне, казахи все вместе они и составляют ту «твердую породу», из которой создается рабочий коллектив.


Арбатская излучина

Книга Ирины Гуро посвящена Москве и москвичам. В центре романа — судьба кадрового военного Дробитько, который по болезни вынужден оставить армию, но вновь находит себя в непривычной гражданской жизни, работая в коллективе людей, создающих красоту родного города, украшая его садами и парками. Случай сталкивает Дробитько с Лавровским, человеком, прошедшим сложный жизненный путь. Долгие годы провел он в эмиграции, но под конец жизни обрел родину. Писательница рассказывает о тех непростых обстоятельствах, в которых сложились характеры ее героев.


Что было, что будет

Повести, вошедшие в новую книгу писателя, посвящены нашей современности. Одна из них остро рассматривает проблемы семьи. Другая рассказывает о профессиональной нечистоплотности врача, терпящего по этой причине нравственный крах. Повесть «Воин» — о том, как нелегко приходится человеку, которому до всего есть дело. Повесть «Порог» — о мужественном уходе из жизни человека, достойно ее прожившего.


Повольники

О революции в Поволжье.


Жизнь впереди

Наташа и Алёша познакомились и подружились в пионерском лагере. Дружба бы продолжилась и после лагеря, но вот беда, они второпях забыли обменяться городскими адресами. Начинается новый учебный год, начинаются школьные заботы. Встретятся ли вновь Наташа с Алёшей, перерастёт их дружба во что-то большее?


Проза Александра Солженицына. Опыт прочтения

При глубинном смысловом единстве проза Александра Солженицына (1918–2008) отличается удивительным поэтическим разнообразием. Это почувствовали в начале 1960-х годов читатели первых опубликованных рассказов нежданно явившегося великого, по-настоящему нового писателя: за «Одним днем Ивана Денисовича» последовали решительно несхожие с ним «Случай на станции Кочетовка» и «Матрёнин двор». Всякий раз новые художественные решения были явлены романом «В круге первом» и повестью «Раковый корпус», «крохотками» и «опытом художественного исследования» «Архипелаг ГУЛАГ».


Жизнь после смерти. 8 + 8

В сборник вошли восемь рассказов современных китайских писателей и восемь — российских. Тема жизни после смерти раскрывается авторами в первую очередь не как переход в мир иной или рассуждения о бессмертии, а как «развернутая метафора обыденной жизни, когда тот или иной роковой поступок или бездействие приводит к смерти — духовной ли, душевной, но частичной смерти. И чем пристальней вглядываешься в мир, который открывают разные по мировоззрению, стилистике, эстетическим пристрастиям произведения, тем больше проступает очевидность переклички, сопряжения двух таких различных культур» (Ирина Барметова)


Рукопись, которой не было

Неизвестные подробности о молодом Ландау, о предвоенной Европе, о том, как начиналась атомная бомба, о будничной жизни в Лос-Аламосе, о великих физиках XX века – все это читатель найдет в «Рукописи». Душа и сердце «джаз-банда» Ландау, Евгения Каннегисер (1908–1986) – Женя в 1931 году вышла замуж за немецкого физика Рудольфа Пайерлса (1907–1995), которому была суждена особая роль в мировой истории. Именно Пайерлс и Отто Фриш написали и отправили Черчиллю в марте 1940 года знаменитый Меморандум о возможности супербомбы, который и запустил англо-американскую атомную программу.


Дочки-матери, или Во что играют большие девочки

Мама любит дочку, дочка – маму. Но почему эта любовь так похожа на военные действия? Почему к дочерней любви часто примешивается раздражение, а материнская любовь, способная на подвиги в форс-мажорных обстоятельствах, бывает невыносима в обычной жизни? Авторы рассказов – известные писатели, художники, психологи – на время утратили свою именитость, заслуги и социальные роли. Здесь они просто дочери и матери. Такие же обиженные, любящие и тоскующие, как все мы.