Ранний Самойлов: Дневниковые записи и стихи: 1934 – начало 1950-х - [31]

Шрифт
Интервал

Не директивы требует, а тола,
О взорванных мечтая поездах.
Еще мечта достойна испытанья,
Она готова к жизни кочевой.
Еще дерется партизанка Таня
И верует в победу Кошевой.
И мы приходим в райвоенкоматы,
Стоим у неуютного стола.
– Ну что ж! Пускай запишут нас
в солдаты,
Когда такая надобность пришла.
2
Вокзал, вокзал! Кипи, зубами ляскай!
Перебесись бессильем всех разлук!
Ночной вокзал, ты –
памятник солдатский.
Мне мил твой лязг, и свист, и перестук.
Здесь наши перемены и начала,
Вагонный быт, теплушечный уют.
Здесь в голодуху мать меня качала.
Здесь на смерть уезжают и поют.
И девушке на сумрачном перроне,
Среди солдат, снующих с кипятком,
Вдруг кажется, что слишком
посторонней
Она стоит с закушенным платком.
Здесь так их много, так они похожи.
И он ведь тоже стал из их числа.
И сразу, неожиданно: «Сережа!»
Он у вагона: «Вера, ты пришла!
Как хорошо… Я думал, ты не будешь.
Ведь может статься, что в последний
раз…»
Они молчат. Но от чудес и чудищ
Ночной вокзал оттаскивает нас.
Уже свистком командует начальник,
И топает вдали локомотив.
И, как слепец, толкается плечами
Вагон, соседей за руки схватив.
Еще толчок. Железо уши гложет.
– Прощай, прощай, подходит
мой вагон. –
Не слышит. «Я люблю тебя, Сережа!»
Не слышит. Тараторит эшелон.
Пристукивая, с арками вокзала
Вагоны затевают болтовню.
«Люблю!» Зачем ты раньше не сказала!
Ах, слишком поздно я тебя виню.
3
Я вспоминаю детские романы.
Не жалко ли, что невозможны вновь
Почти неощутимые обманы,
Почти не тяготящая любовь.
И – душу в душу, точно руку в руку,
Без поцелуев, без сомнений, без
Летающих по замкнутому кругу
Снижающихся ветреных небес.
Когда вдвоем бродили по Миусам[179],
Расталкивая заросли дождя.
Там капли были с запахом и вкусом
Черемухи. Немного погодя
Из ливнем зацелованного мрака
Спешили в скользкий отсвет городской
И подтверждали строчкой Пастернака
Неясность, не грозящую тоской.
Но все прошло. И мы теперь иные.
Бушует пламя непочатых дел.
Нас ожидают женщины земные,
Земные страсти и земной удел.
Иным ветрам поручим наше судно.
Неблизкий путь начертан кораблю.
Но позабыть не хочется и трудно
То пущенное по ветру «люблю».
4
Передний край.
Пространства нежилые
Одни обстрелы в памяти хранят.
Живут в земле солдаты пожилые,
Запал не вынимая из гранат.
Здесь каждый день –
дуэль без секундантов,
Привычный случай правит бытием.
Грызем сухарь. Ругаем интендантов.
Вполглаза спим. Вполголоса поем.
И говорим про ночи Ленинграда,
Когда, пытаясь оседлать шоссе,
Морской пехоты славная бригада
Погибла на нейтральной полосе.
Слетают с нас фальшивым опереньем
Полутона домашнего житья.
Живи с своим стрелковым
отделеньем –
Все перед пулей братья и друзья!
Я постигал ряды простейших истин,
Простейших слов, которым нет цены.
Меня дышать учили бескорыстьем
В пехоте русской нижние чины.
Меня учили бревна брать под комель,
Копать окоп, не спать, делить сухарь.
Меня с водой и птицами знакомил
Иван Васильич Каботов – волгарь.
Загадывали, жили по приметам,
Что девки – к диву, яблоки –
к слезам.
И был окоп мне университетом,
Где обучают по своим азам.
5
Был первый бой.
Не первый бой ружейный,
А первый бой с инстинктом и с собой.
Он нарастал предельным напряженьем,
Чугунным ритмом, дымом и пальбой.
Атака пролетала перед каждым,
Горячим дымом била по лицу,
Из подданных выкраивая граждан
По своему лихому образцу.
Хотелось жить. Чтоб теплым было тело,
Чтоб пухли губы. Чтоб томила боль.
Чтоб каждый миг взрывалось и свистело
Летящее несчастье над тобой.
Калечат, мнут тяжелые разрывы,
Земля летит, дубася и круша.
Но вот сигнал. Вставай, вставай, служивый!
Очнись, закоченевшая душа!
Очнись, восстань – и выходи на бруствер.
Слепящим снегом обожги глаза.
Гляди, как твой сосед, уже бесчувствен,
Раскинув руки, падает назад.
Вставай, уже не надо пригибаться.
На судный день тебя зовет труба.
(Орать «ура», стрелять или ругаться,
Злорадствуя, что мина не в тебя.)
И вот, как нарастанье канонады
И как азарт оглохших пушкарей,
Лихое ликованье рвет преграды
Души перенасыщенной твоей.
Уже осколок ранил лейтенанта.
Но ты встаешь, подхваченный волной,
И в штыковую взвод ведет команда:
«Товарищи, за Родину! За мной!»
6
Поэзия – не обнаженность факта.
В ней времена иную точность чтут.
Она живет возникновеньем такта
В вещах, освобожденных от причуд.
Она – характер, до предела сжатый,
И пущенный по сумеркам страстей,
Прицелясь,
как внимательный вожатый,
В эпоху небывалых скоростей.
Вторгается плечами вдохновенье,
Взмывает на распахнутом крыле.
Поэзия живет возникновеньем
Свободы на застуженной земле.
Когда разбег волны идет на убыль,
Она не поддается, ей видней,
Как крепкие прорезывались зубы
В капризах и ненастьях наших дней.
7
«Я жив, здоров. Но это между прочим.
Необходимо рассказать тебе,
Как становлюсь я постепенно точен
В соотношеньях времени к судьбе.
Я стал, наверно, менее лиричен
И очень многим удивил бы вас.
Но я все тот же, я не обезличен,
В шеренгу с автоматом становясь.
Мне кажется, что в нашей эпопее
Есть чувство небывалой простоты –
Не жить минутой и не стать скупее,
Придя к простому делу из мечты», –
Писал Сергей задумчиво и просто.
Над блиндажом, снежинками пыля,
Сквозь редкий звук
ружейных отголосков
Шла ночь на поиск в минные поля.
Была в России ночь и непогода.

Еще от автора Давид Самойлович Самойлов
Цыгановы

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Памятные записки

В конце 1960-х годов, на пороге своего пятидесятилетия Давид Самойлов (1920–1990) обратился к прозе. Работа над заветной книгой продолжалась до смерти поэта. В «Памятных записках» воспоминания о детстве, отрочестве, юности, годах войны и страшном послевоенном семилетии органично соединились с размышлениями о новейшей истории, путях России и русской интеллигенции, судьбе и назначении литературы в ХХ веке. Среди героев книги «последние гении» (Николай Заболоцкий, Борис Пастернак, Анна Ахматова), старшие современники Самойлова (Мария Петровых, Илья Сельвинский, Леонид Мартынов), его ближайшие друзья-сверстники, погибшие на Великой Отечественной войне (Михаил Кульчицкий, Павел Коган) и выбравшие разные дороги во второй половине века (Борис Слуцкий, Николай Глазков, Сергей Наровчатов)


Мемуары. Переписка. Эссе

Книга «Давид Самойлов. Мемуары. Переписка. Эссе» продолжает серию изданных «Временем» книг выдающегося русского поэта и мыслителя, 100-летие со дня рождения которого отмечается в 2020 году («Поденные записи» в двух томах, «Памятные записки», «Книга о русской рифме», «Поэмы», «Мне выпало всё», «Счастье ремесла», «Из детства»). Как отмечает во вступительной статье Андрей Немзер, «глубокая внутренняя сосредоточенность истинного поэта не мешает его открытости миру, но прямо ее подразумевает». Самойлов находился в постоянном диалоге с современниками.


Избранное

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Стихотворение

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Струфиан

Уже много лет ведутся споры: был ли сибирский старец Федор Кузмич императором Александром I... Александр "Струфиана" погружен в тяжелые раздумья о политике, будущем страны, недостойных наследниках и набравших силу бунтовщиках, он чувствует собственную вину, не знает, что делать, и мечтает об уходе, на который не может решиться (легенду о Федоре Кузьмиче в семидесятые не смаковал только ленивый - Самойлов ее элегантно высмеял). Тут-то и приходит избавление - не за что-то, а просто так. Давид Самойлов в этой поэме дал свою версию событий: царя похитили инопланетяне.  Да-да, прилетели пришельцы и случайно уволокли в поднебесье венценосного меланхолика - просто уставшего человека.


Рекомендуем почитать
Степан Андреич «медвежья смерть»

Рассказ из детского советского журнала.


Твердая порода

Выразительность образов, сочный, щедрый юмор — отличают роман о нефтяниках «Твердая порода». Автор знакомит читателя с многонациональной бригадой буровиков. У каждого свой характер, у каждого своя жизнь, но судьба у всех общая — рабочая. Татары и русские, украинцы и армяне, казахи все вместе они и составляют ту «твердую породу», из которой создается рабочий коллектив.


Арбатская излучина

Книга Ирины Гуро посвящена Москве и москвичам. В центре романа — судьба кадрового военного Дробитько, который по болезни вынужден оставить армию, но вновь находит себя в непривычной гражданской жизни, работая в коллективе людей, создающих красоту родного города, украшая его садами и парками. Случай сталкивает Дробитько с Лавровским, человеком, прошедшим сложный жизненный путь. Долгие годы провел он в эмиграции, но под конец жизни обрел родину. Писательница рассказывает о тех непростых обстоятельствах, в которых сложились характеры ее героев.


Что было, что будет

Повести, вошедшие в новую книгу писателя, посвящены нашей современности. Одна из них остро рассматривает проблемы семьи. Другая рассказывает о профессиональной нечистоплотности врача, терпящего по этой причине нравственный крах. Повесть «Воин» — о том, как нелегко приходится человеку, которому до всего есть дело. Повесть «Порог» — о мужественном уходе из жизни человека, достойно ее прожившего.


Повольники

О революции в Поволжье.


Жизнь впереди

Наташа и Алёша познакомились и подружились в пионерском лагере. Дружба бы продолжилась и после лагеря, но вот беда, они второпях забыли обменяться городскими адресами. Начинается новый учебный год, начинаются школьные заботы. Встретятся ли вновь Наташа с Алёшей, перерастёт их дружба во что-то большее?


Проза Александра Солженицына. Опыт прочтения

При глубинном смысловом единстве проза Александра Солженицына (1918–2008) отличается удивительным поэтическим разнообразием. Это почувствовали в начале 1960-х годов читатели первых опубликованных рассказов нежданно явившегося великого, по-настоящему нового писателя: за «Одним днем Ивана Денисовича» последовали решительно несхожие с ним «Случай на станции Кочетовка» и «Матрёнин двор». Всякий раз новые художественные решения были явлены романом «В круге первом» и повестью «Раковый корпус», «крохотками» и «опытом художественного исследования» «Архипелаг ГУЛАГ».


Жизнь после смерти. 8 + 8

В сборник вошли восемь рассказов современных китайских писателей и восемь — российских. Тема жизни после смерти раскрывается авторами в первую очередь не как переход в мир иной или рассуждения о бессмертии, а как «развернутая метафора обыденной жизни, когда тот или иной роковой поступок или бездействие приводит к смерти — духовной ли, душевной, но частичной смерти. И чем пристальней вглядываешься в мир, который открывают разные по мировоззрению, стилистике, эстетическим пристрастиям произведения, тем больше проступает очевидность переклички, сопряжения двух таких различных культур» (Ирина Барметова)


Рукопись, которой не было

Неизвестные подробности о молодом Ландау, о предвоенной Европе, о том, как начиналась атомная бомба, о будничной жизни в Лос-Аламосе, о великих физиках XX века – все это читатель найдет в «Рукописи». Душа и сердце «джаз-банда» Ландау, Евгения Каннегисер (1908–1986) – Женя в 1931 году вышла замуж за немецкого физика Рудольфа Пайерлса (1907–1995), которому была суждена особая роль в мировой истории. Именно Пайерлс и Отто Фриш написали и отправили Черчиллю в марте 1940 года знаменитый Меморандум о возможности супербомбы, который и запустил англо-американскую атомную программу.


Дочки-матери, или Во что играют большие девочки

Мама любит дочку, дочка – маму. Но почему эта любовь так похожа на военные действия? Почему к дочерней любви часто примешивается раздражение, а материнская любовь, способная на подвиги в форс-мажорных обстоятельствах, бывает невыносима в обычной жизни? Авторы рассказов – известные писатели, художники, психологи – на время утратили свою именитость, заслуги и социальные роли. Здесь они просто дочери и матери. Такие же обиженные, любящие и тоскующие, как все мы.