Ранний Самойлов: Дневниковые записи и стихи: 1934 – начало 1950-х - [30]

Шрифт
Интервал

Чтоб всегда натянуты, как луки.
И куда помчится мой двойник
Через все пределы ожиданья?
С кем он в шесть часов после войны
Побежит на первое свиданье?
Он устал… Иных давно уж нет…
Камни у разбитого Рейхстага…
В тишину, как лекарь в лазарет,
Ночь идет, не замедляя шага.
Кислой медью крыши зеленя,
Ночь идет в просветы стен без стекол.
Медный труп зеленого коня
Скалится, поваленный на цоколь.
Здесь в тиши накрыт наш скромный стол.
Шесть часов… Мы празднуем победу.
Но никто на праздник не пришел.
Те, кого позвал бы я к обеду,
Где они, поэты и друзья!
Кто убит, а кто пропал без вести.
А который, может быть, как я,
Пьет коньяк в проклятом Бухаресте.
Трудно в тишине дышать и жить…
И сосед сказал, вздохнув глубоко:
– Может, этот праздник отложить –
Здесь ведь до Парижа недалеко…
1945

Божена

Нас обнимали украинки,
Нас целовали польки…
Кто сосчитает, сколько
Было их, нежных и грустных:
Бандитские жинки под Сарнами[170],
Под Ковелем – брови черные,
Под Луковом[171] – очи чарные,
Под Седлецом – косы русые.
Но все равно не утолить
Душе бессмертной жажды.
И как болело, так болит
У любящих однажды.
От переправ
левей Пулав[172],
Вперед передовых застав
Врывался на броневиках
Отряд, кося заслоны.
И нам полячки на руках
Тащили крынки молока
И хлеб недосоленный.
На третий день нам отдых дан:
Расположиться по домам,
Оставив караулы.
И спирта выдать по сту грамм,
Чтоб выпили и отдохнули.
Закон войны суров и строг:
Вот хлеба черствого кусок,
Вот спирта синего глоток.
Но входит женщина к тебе –
И к черту сыплется закон,
Хотя бы на короткий срок…
Был смех ее, как тихий снег:
Слегка слепил и жег.
И сыпался с ресниц и век,
И я заснуть не мог,
Хотя без отдыха и сна
Три дня нас мучила война.
Божена! Здесь бы обрубить
Пути. Влюбиться наповал,
Чтоб только дальше не идти,
Чтоб только губы целовал.
Забыть, что нас сжимает сеть
Порядков и примет,
Что отступает по шоссе
Четвертый регимент[173],
Что отдых – несколько часов,
А после – сердце на засов…
И вдруг парабеллум пролаял
Где-то за пологом ночи.
И сразу пошла удалая
Косить пулеметная очередь.
И мы по-солдатски вставали,
Вмиг забывая про губы.
И мы на бегу надевали
Тяжелые наши тулупы.
Нас властно хватала за ворот война:
Мужская работа – да будет она!
Прощай, моя радость, Божена, Божена!
Я мог быть блаженным –
Да воля нужна!
Июль-август 1945

«Так рубят лозу на скаку…»

Так рубят лозу на скаку,
Так гнется струя голубая,
Так прежнюю нашу тоску
Событья навек обрубают.
Не стоит на сытость менять
Бездомье и чистую совесть.
Нам хватит о чем вспоминать,
Но этим не кончилась повесть.
Пять дней тарахтел эшелон,
Деревни в потемках чернели,
И били погосты челом
Бесчисленным серым шинелям.
Курили зловредный табак,
Уже помирать приготовясь.
Так было. И помнится так.
Но этим не кончилась повесть.
На годы покой потерять
В горячем всемирном потопе.
Солдаты судьбу матерят
В простреленном мокром окопе.
И пуля собьет на бегу.
Атака – и это не новость!
Застывшие трупы в снегу.
И этим не кончилась повесть.
В начале такого-то дня
Очнуться в дыму окаянном,
Услышав, что в море огня
Сдается Берлин россиянам.
И скинуть гранаты с ремня,
От сердца отринуть суровость.
Ты дожил до судного дня.
И этим не кончилась повесть.
1945

«На любовь дается право…»

На любовь дается право,
А ревность живет без прав.
Она растет, как травы,
Она сильнее трав.
Она растет зимою
На льду и на снегу.
И я с такой живою
Бороться не могу…
1945

Первая повесть. Поэма[174]

Поэма начинается раздумьем,
Где мирятся рассудок и чутье.
Три макбетовских ведьмы[175],
три колдуньи
Злословят при рождении ее.
Поэма начинается Москвою
В свету шарообразных фонарей,
И дружбой невнимательной, мужскою,
И спорами в студенческой дыре…
Но мимо! мимо! Нам бока измучил
Рассудка несгибаемый каркас.
От нами созданных чудес и чучел
Железный век оттаскивает нас.
Он требует не жизни на коленях,
А сердца – безраздельно и сполна.
Так постигают люди поколенья,
Что началась Троянская война.
1
Был ранний час. Умытые дождями
Сокольники дышали новизной.
Цветные капли на кустах дрожали,
Березы удивляли белизной.
Неясный улыбающийся лучик
Блуждал в траве, счастливый от любви.
И бегали средь кочек и колючек
Похожие на буквы муравьи.
Так шел Сережа к райвоенкомату,
Печаль мешая с этой теплотой
И чувствуя – обрубленные даты
Живут уже, как травы под водой.
Уже почти не тяготят разлуки
(Где мать, сквозь слезы,
с поцелуем в лоб
И торопливо переданный в руки
С домашним скарбом пестрый узелок).
Какое-то бессмысленное счастье,
Подобное начавшемуся дню.
– А с Верой даже и не попрощался!
Пожалуй, я оттуда позвоню…
Наверное, той самой беспричинной
Беспечностью отмечены вокруг
Все странствия из мальчиков
в мужчины
И постиженье подлинных наук.
Мы дожили до дней такого ранга,
До наших дней, где наши чудеса.
(Как Павка говорил: дойдем до Ганга[176],
И Мишка[177] про романтику писал.)
Романтика! она еще нам снится,
Курлыкают степные журавли,
Когда ее на западной границе
Уже вминают танки в колеи;
Когда слепым кочевьем бредят шляхи,
И дымом сёл прогоркли вечера,
И косят разноцветные рубахи
На всех дорогах вражьи «мессера»;
И съедена последняя буханка,
И гибель нам пророчат старики…
Но осажденный полуостров Ханко[178]
Еще обороняют моряки.
Еще райком, решив без протокола
Бесспорно оставаться на местах,

Еще от автора Давид Самойлович Самойлов
Цыгановы

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Памятные записки

В конце 1960-х годов, на пороге своего пятидесятилетия Давид Самойлов (1920–1990) обратился к прозе. Работа над заветной книгой продолжалась до смерти поэта. В «Памятных записках» воспоминания о детстве, отрочестве, юности, годах войны и страшном послевоенном семилетии органично соединились с размышлениями о новейшей истории, путях России и русской интеллигенции, судьбе и назначении литературы в ХХ веке. Среди героев книги «последние гении» (Николай Заболоцкий, Борис Пастернак, Анна Ахматова), старшие современники Самойлова (Мария Петровых, Илья Сельвинский, Леонид Мартынов), его ближайшие друзья-сверстники, погибшие на Великой Отечественной войне (Михаил Кульчицкий, Павел Коган) и выбравшие разные дороги во второй половине века (Борис Слуцкий, Николай Глазков, Сергей Наровчатов)


Мемуары. Переписка. Эссе

Книга «Давид Самойлов. Мемуары. Переписка. Эссе» продолжает серию изданных «Временем» книг выдающегося русского поэта и мыслителя, 100-летие со дня рождения которого отмечается в 2020 году («Поденные записи» в двух томах, «Памятные записки», «Книга о русской рифме», «Поэмы», «Мне выпало всё», «Счастье ремесла», «Из детства»). Как отмечает во вступительной статье Андрей Немзер, «глубокая внутренняя сосредоточенность истинного поэта не мешает его открытости миру, но прямо ее подразумевает». Самойлов находился в постоянном диалоге с современниками.


Избранное

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Стихотворение

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Струфиан

Уже много лет ведутся споры: был ли сибирский старец Федор Кузмич императором Александром I... Александр "Струфиана" погружен в тяжелые раздумья о политике, будущем страны, недостойных наследниках и набравших силу бунтовщиках, он чувствует собственную вину, не знает, что делать, и мечтает об уходе, на который не может решиться (легенду о Федоре Кузьмиче в семидесятые не смаковал только ленивый - Самойлов ее элегантно высмеял). Тут-то и приходит избавление - не за что-то, а просто так. Давид Самойлов в этой поэме дал свою версию событий: царя похитили инопланетяне.  Да-да, прилетели пришельцы и случайно уволокли в поднебесье венценосного меланхолика - просто уставшего человека.


Рекомендуем почитать
Сердце-озеро

В основу произведений (сказы, легенды, поэмы, сказки) легли поэтические предания, бытующие на Южном Урале. Интерес поэтессы к фольклору вызван горячей, патриотической любовью к родному уральскому краю, его истории, природе. «Партизанская быль», «Сказание о незакатной заре», поэма «Трубач с Магнит-горы» и цикл стихов, основанные на современном материале, показывают преемственность героев легендарного прошлого и поколений людей, строящих социалистическое общество. Сборник адресован юношеству.


Голодная степь

«Голодная степь» — роман о рабочем классе, о дружбе людей разных национальностей. Время действия романа — начало пятидесятых годов, место действия — Ленинград и Голодная степь в Узбекистане. Туда, на строящийся хлопкозавод, приезжают ленинградские рабочие-монтажники, чтобы собрать дизели и генераторы, пустить дизель-электрическую станцию. Большое место в романе занимают нравственные проблемы. Герои молоды, они любят, ревнуют, размышляют о жизни, о своем месте в ней.


Степан Андреич «медвежья смерть»

Рассказ из детского советского журнала.


Твердая порода

Выразительность образов, сочный, щедрый юмор — отличают роман о нефтяниках «Твердая порода». Автор знакомит читателя с многонациональной бригадой буровиков. У каждого свой характер, у каждого своя жизнь, но судьба у всех общая — рабочая. Татары и русские, украинцы и армяне, казахи все вместе они и составляют ту «твердую породу», из которой создается рабочий коллектив.


Арбатская излучина

Книга Ирины Гуро посвящена Москве и москвичам. В центре романа — судьба кадрового военного Дробитько, который по болезни вынужден оставить армию, но вновь находит себя в непривычной гражданской жизни, работая в коллективе людей, создающих красоту родного города, украшая его садами и парками. Случай сталкивает Дробитько с Лавровским, человеком, прошедшим сложный жизненный путь. Долгие годы провел он в эмиграции, но под конец жизни обрел родину. Писательница рассказывает о тех непростых обстоятельствах, в которых сложились характеры ее героев.


Что было, что будет

Повести, вошедшие в новую книгу писателя, посвящены нашей современности. Одна из них остро рассматривает проблемы семьи. Другая рассказывает о профессиональной нечистоплотности врача, терпящего по этой причине нравственный крах. Повесть «Воин» — о том, как нелегко приходится человеку, которому до всего есть дело. Повесть «Порог» — о мужественном уходе из жизни человека, достойно ее прожившего.


Проза Александра Солженицына. Опыт прочтения

При глубинном смысловом единстве проза Александра Солженицына (1918–2008) отличается удивительным поэтическим разнообразием. Это почувствовали в начале 1960-х годов читатели первых опубликованных рассказов нежданно явившегося великого, по-настоящему нового писателя: за «Одним днем Ивана Денисовича» последовали решительно несхожие с ним «Случай на станции Кочетовка» и «Матрёнин двор». Всякий раз новые художественные решения были явлены романом «В круге первом» и повестью «Раковый корпус», «крохотками» и «опытом художественного исследования» «Архипелаг ГУЛАГ».


Рукопись, которой не было

Неизвестные подробности о молодом Ландау, о предвоенной Европе, о том, как начиналась атомная бомба, о будничной жизни в Лос-Аламосе, о великих физиках XX века – все это читатель найдет в «Рукописи». Душа и сердце «джаз-банда» Ландау, Евгения Каннегисер (1908–1986) – Женя в 1931 году вышла замуж за немецкого физика Рудольфа Пайерлса (1907–1995), которому была суждена особая роль в мировой истории. Именно Пайерлс и Отто Фриш написали и отправили Черчиллю в марте 1940 года знаменитый Меморандум о возможности супербомбы, который и запустил англо-американскую атомную программу.


Жизнь после смерти. 8 + 8

В сборник вошли восемь рассказов современных китайских писателей и восемь — российских. Тема жизни после смерти раскрывается авторами в первую очередь не как переход в мир иной или рассуждения о бессмертии, а как «развернутая метафора обыденной жизни, когда тот или иной роковой поступок или бездействие приводит к смерти — духовной ли, душевной, но частичной смерти. И чем пристальней вглядываешься в мир, который открывают разные по мировоззрению, стилистике, эстетическим пристрастиям произведения, тем больше проступает очевидность переклички, сопряжения двух таких различных культур» (Ирина Барметова)


Дочки-матери, или Во что играют большие девочки

Мама любит дочку, дочка – маму. Но почему эта любовь так похожа на военные действия? Почему к дочерней любви часто примешивается раздражение, а материнская любовь, способная на подвиги в форс-мажорных обстоятельствах, бывает невыносима в обычной жизни? Авторы рассказов – известные писатели, художники, психологи – на время утратили свою именитость, заслуги и социальные роли. Здесь они просто дочери и матери. Такие же обиженные, любящие и тоскующие, как все мы.