Путями истины. Сборник мистических рассказов и повестей - [28]

Раздались круг телеги вои. Нож Своераду кинули.

Всяких поединщиков видал Своерад, но таких веселых, как Беда — не видел. Невдомек ему, что за радость у волка с чужим кмесом биться. Коли бы не так зол был, головой бы подумал. Может, и придумал бы чего, супротив Беды. А, может, и не придумал бы.

Беда хохотал, волки и того больше смеялись, глядя, как Своерад злится да ярится. А ярь дурная — в борьбе самая помеха. Своераду и без того не с волками воевать. Вот с молодым кмесом — того порешил бы.

Доволен был и Нетвор. Повеселились, очуялись волки после битвы.

Только Темелкен поединка и не видел уже почти. Как улеглось у него на сердце за Родима, так чернота совсем затянула взор. Звуки с новой силой в виски ударили.

Родим обернулся — охнул, подхватил побратима. Тут же Сакар подскочил. Вместе с коня сняли, что делать не поймут. Сакару вроде не до того бы: Нетвор выкуп стал назначать за снова оглушенного Бедой Своерада, — а не отходит.

Родим потихоньку Требу окликнул. Посмотрел тот: раны следов нет, а огнем горит вой, только вот царапина на виске припухла… Яд может?

Родим за водой послал, Провора нашел — в родной дом Темелкена везти решил. Если яд — может в бане выпарят или отпоят чем? Сакар двоих воев дал — довезти помочь.

Долго смотрел им в след Треба.

Многое испытать успел Родим, но ещё никогда не приходилось ему глядеть, как медленно, и, словно бы нехотя, расстается с жизнью тело роднего человека. Мать-то он дитём совсем похоронил.

Провор, отведавший первой в своей жизни крови, тоже был не краше Темелкена, но не видел его Родим. Вой стоял в головах побратима и не отрывал глаз от его бледного лица. Он не смотрел даже, чем занят водун и пришедшая на подмогу ему Ягода — баб-ведуний постарше не нашлось в тот час свободными в селище, много раненых привезли.

Ягода, нашептывая, переливала воду туда-сюда из миски в миску, водун вышел вон и вернулся тут же с охапкой веток и трав.

— Один — он иной,

Два — она и вода,

Три — дрова,

Четыре — зола,

Пять — след.

Кто прошёл?

Сняла,

В огонь бросила,

Паром ушло,

Зола скрыла,

Кровь остановила.

В углу тихо сидели Провор и двое склатов.

Темелкен вдруг заговорил что-то, не открывая глаз, по-алатски.

— Что говорит? — спросил Родим подскочившего тут же воя Сакара — Борота, что много торговал с волками и объясниться мог сносно.

— Бредит, — прошептал вой, склоняясь к ложу из соломы и волчьей шкуры. — Отца зовет. Просит, чтобы взял с собой куда-то. В место какое-то неведомое. Мол, возьми туда… — Склат невольно обвёл глазами низкие своды пещеры водуна.

Неуютно ему под землей было. Боялся подземья склат. Считали склаты, что лучше в бою смерть встретить, чем в норах таиться. Пещер не рыли.

Родим тоже обвел глазами жилище водуна и, наконец, заметил сжавшегося в углу Провора. Не глядел Родим, как сражался он, но знал, что и охоту-то не любил Провор, а охота на человека — в сто злее. Пусть и защищаться пришлось, но не всякий сердце воя имеет, а и вой первый бой свой всегда помнит, иначе не волк он — пёс бешеный.

Родим поманил Борота и второго, мало знакомого ему склата, показал на Провора: «Проводите до селища, а сами идите. В руках богов всё».

Вои головами закачали: спросит, мол, Сакар — какие новости? А новостей нет. Значит, ждать надо, что водун скажет про Темелкена.

А водун развел огонек малый, вскипятил наговоренную Ягодой воду, распарил в горшке травы и стал обкладывать раздутый висок Темелкена. Ярга, помогая, всё пришептывала что-то женское.

Для Родима мир уже уменьшился до кельи, узким стал, тесным… Только звезды проступали из темноты, или мерещилось ему.

Про то, чтобы снести Темелкена к водуну — Ягода надоумила. Сначала-то в селище привезли.

Если бы ведал Родим, как боялся за него во время дурной этой битвы мучимый предчувствиями Темелкен. А воно, как вышло.

Рассердился-таки бог. Но кто? Кресс или Хорс? Родим решил, что Кресс. В Хорсе он лукавства не видел.

А вот Кресс — хитер. Он частью человек он, оттого и обманщик. В далекие дни, когда были люди осенены духом, но неразумны ещё, полюбил Вышний Раз создание своё, ведь были тогда люди прекраснее, чем теперь, ростом могучи, лицами светлы. И родился у Вышнего Раза и девы земной сын: не бог и не человек. Дух отцовский в теле людском не удержался, но след оставил. Развилась с колыбели в дите хитрость неимоверная. Уже младенцем обманывал он мать и отца своих, бусы материны в люльке своей прятал. А когда подрос мальчик, глянул он на людей и понял, что неразумны они, а лишь осияны только. И дал он им разум свой хитрый, сказав, что от Вышнего раза он взрощен. Но мать обман распознала сердцем и прогнала сына. И родился у нее от Вышнего Раза другой сын, который смог вместе с разумом уже и дух отца принять. И назвали его Род. А старшенький Кресс обиделся и…

— Уходит он, — шепнула Родиму Ягода.

«Как уходит, куда?»

— Водун не велел тебе сказывать, а я скажу. То не яд уже. Яд на убыль пошел. Кровь у него иная. Домой она его тянет. А где дом — не спрошай, не знаю я. Только — чужой он здесь. Как яд ему в кровь вошел, так кровь его — к своей взывать стала. А его кровь далеко. И он за ней уйдет. А не пустим — ума лишится.