— Сумеют, коли Родима ещё пошлю. — Сдвинул брови киян. — Удача с ним воинская.
Кивнул Треба. Промолчал Темелкен. Видел он — силён в бою побратим. И ум его холоден, и руки проворны, и хитрости не гнушается: поверх кольчуги новой — рубаху старую натянул (и как на груди не лопнет?).
Зубы свёл Темелкен — не совсем по нутру ему пришлось. Кивнул. Понимал, что дело говорит Нетвор. Понимал — и что побратим не отступится.
Нетвор же, послав за Родимом, всматривался теперь в скудную оборону городища. Ратники молодого кмеса выправили строй. Кмес-Будимир два раза проскакал взад-вперед, ровняя линию обороны. Вот дядька указал ему рукой на Нетвора и Темелкена, стоящих поодаль. Кмес ответил что-то неразборчивое, но головой дёрнул, злое. Похоже, дядька предлагал ему встать под руку Нетвора, его приказы слушать, а кмес осердился такого. Что ж, ратники его Нетвору и Темелкену не мешали. Видно, что будут стоять они так же, прикрывая ворота.
Волки снова разожгли костер. Немногие наносили калёным лезвием шрамы по погибшим — не по своим, так по родным по крови полечам-ратникам да ополченцам, многие же просто жертвовали огню — сцеживали на угли разгоряченную кровь, обретая спокойствие перед предлежащей битвой.
Небо, и с утра не ясное, заволокло уже серой дымкой.
— Дождь не ударит ли? — спросил Требу Темелкен, мало знающий здешнюю погоду.
— Водун не допустит, — ответил Треба без сомнений.
— Скажи, коли так силен водун, чего сторонятся его полечи?
— Так страшно ж им. Сами-то они не видят уже того, что внутри. Снаружи только глядят. Вот, видал, огонь в грозу с неба в землю врастает? Волки чуют ещё, как растёт древо огневое, кресово. Не боятся они. А иной вой, что в раздумьях сильных может к древу тому огненному с молитвой и сердцем открытым пойти, в ночь грозовую на место высокое. Знают вои, что не куда попало корни огнь тянет. По кресову закону растёт. А, коли чего, так и обтечёт он воя от молитвы старой, что помним ещё. Зато и совет дать может. Постоит вой под кресовым светом, глядишь и просветлится у него в голове, обиды сгорят, стынь отступит сердечная по погибшим аль умершим…. А полечи не видят уже древа. Какое им древо, коль страх да жуть? Коль лупит, да лупит с неба? Того и гляди — убьёт, — Треба усмехнулся. — Кто лупит — не видать, оттого и страшно. Ну, а чего боится человек, то, считает, ему и плохо. Вот так и водун для них: видят — творит что-то. Огнь кресов позвать может, болезнь. Страшно им. Умом-то дела божьи не взять, почуять их только можно, вот и невдомёк им, чем занят Водун. Ну, и измышляют по-человечьи, что, мол, плохим чем-то. Зато кмес — хоть вор, к примеру, или дурак, — зато прост и понятен.
— Сгинут они с таким князем. Слаб он.
— С кмесом-то? Зато свой. Что они — что кмес. Сами его отца на защиту городища выкричали.
— Как так выкричали? — Темелкен интересовался сдержанно, думая о своём и зорко поглядывая на черневшую впереди рать.
— То обычай у их схода такой — выкликать кмеса.
— Кто громче заорёт что ли?
— Вроде того. Мы ж вона кияна выбираем, которого Кресс укажет, огонь примет, ну, а они — сами. От того и кмес, к месту, значит, приложен, к городищу его… Безбожный это обычай — человека, Сваргой неотмеченного, наперед других ставить. Много чужой крови за обычаем этим будет. Разве что, как ты сулишь, бога чужеземного под такого вот кмеса принять. Так ведь и то не ладно: сам-то кмес посаженный всегда знать будет, что бога-то опосля подштопали, значит, власть не по-божьи — по-человечьи купить можно — за кровь чужую, за обман.
— Чудно…
Темелкен, озабоченный навязанными ему союзниками, начал разглядывать ополченцев и ратников молодого кмеса. Ратников особенно помяли чужинцы. Как они? Дух боевой не растеряли? Хорошо хоть бьются за себя, да за семьи свои.
Други грудились далековато, лица сливались. Видно было только, что ратные все ещё не рассыпали строй, а ополченцы, словно бы, шумят о чём-то. И вдруг задорный молодой голос затянул:
— Как пошли наши робяты…
— Да по девками… ихну мать! — подвязался басок.
— Нагишом застали девок…
— Да начали их имать! — подхватило ополчение.
С краю раздался хохот. А ломающийся басок завел новый куплет:
— Как пошли наши робяты…
Своерада поимать!
Нагишом его застали…
Последняя строчка потонула в хохоте.
Вдруг Треба круто развернул лицо к оврагу, плечи его напряглись, словно бы увидел он что-то. Но тут же опустились плечи, и лицо его снова ушло к чужинскому войску.
Темелкен не видел того. Вперёд смотрел уже. Рать шевелилась на горизонте.
— Сейчас повалят, — убежденно сказал Темелкен.
И повалили.
Впрочем, как и предполагал Темелкен, вражья рать вскоре смешалась — по собственным раненым и убитым не пошла. На виду же ей стояли конники Сакара, нарочито ровно и выверено. И рать Своерадова раздалась, пропуская своих конных.
Неизвестно, как обучены были конники Своерада, но не боялись их, потому что пускать конных на конных Темелкен и не собирался.
Конные Сакара на всём скаку по свисту поворотили назад, а двое конных волков ударили под ноги чужим горящими стрелами. Ратовище заволокло черным дымом. Раздавались только крики да дикое ржание. Похоже было, что, как и хотел Темелкен, понесли испуганные кони и топтали сейчас своих пеших…
