Путями истины. Сборник мистических рассказов и повестей - [30]

Да, всего лишь малый срок назад Он отдыхал и набирался сил лишь в битве и видел жизнь свою, как битву. И сомнения не знали даже Его имени.

Впрочем, в нашем понимании у Него и имени-то никакого не было.

Таких, как Он, народы ай-вин, те, что кочуют между мирами и видят многое, незримое для иных плотных, называют лۥассаль (сияющие). Иногда, говорят они, некоторые из лۥассаль доступны зрению людей, особенно в моменты выбора, смерти или откровений. Впрочем, возможно, это обычные сказки, придуманные в неблизкие века сильными мира того, дабы грабить и унижать слабых. Сильные во всех мирах всегда слагают сказки о Богах, чтобы подчинять себе слабейших. И всегда боятся настоящих Богов, ибо сами начинают уже верить, что Боги — слепые слуги бессмысленных ритуалов, а истина повергает их в бездну. Слабейшие же, напротив, запуганные придуманными человекоподобными Богами, расцветают чудными цветами духа, коснувшись вдруг настоящего сияния. Ибо сила и слабость не в том, что мнится людям. Им кажется, что в обладании сила, но нет ничего слабее обладания…

Так говорили на первых этажах Башни, куда только и допускали Его. Там воины лۥассаль (будем называть их так за неимением другого, более подходящего слова), могли наблюдать и ступени света к высшим ярусам Башни, и жуткий рот провала в бездну в самом её основании.

Провал.

Вечно призванный напоминать о слабости и неверии.

Только один раз Он подходил к самой пасти Провала — невероятного, жуткого, но живого средоточия зла. Так же, как и Башня, Провал ярусами уходил вниз. Ближние были черны, средние светились, словно серая плесень, а из глубины доносились багровые отблески.

Но он не успел даже принять в себя весь ужас увиденного, как Провал заговорил с ним! И Он бежал. Бежал в ужасе, заглушая в себе жуткую липкость чужих слов и сосущую боль, причиненную этими словами.

«Ты хочешь? — спрашивал Провал. — Ты хочешь?» Так он спрашивал Его, не знающего, что значит «хотеть», но встревоженного жутким звучанием уже самого этого слова.

Слушая разговоры о Провале допущенных выше, Он узнавал теперь о нём, не подходя близко. Внутренним взором Он видел его весь — от выгоревших от черного огня подступов, от иссушающей серости окраинных земель до багровой темноты в самом сердце. Он мысленно спускался по ярусам страдания тех кусков поглощенного света, что медленно пережёвывала ненасытная пасть Провала. И Он видел, и ощущал сияние торжества духа, исходящее от Башни, был вскормлен им, но…

Он не ощущал середины. Того, что могло бы быть между светом и тьмой, того, что звалось Серединными землями, и куда якобы уходили сияющие глубже… Но куда они могли уходить, когда вокруг были лишь миры света и тьмы? И ничего, НИЧЕГО больше?! И когда Он ощущал это «ничего», его охватывало всё то же сосущее отчаяние, что испытал он, тогда, прикоснувшись по глупости чувствами своими к Провалу.

Существуют ли Серединные земли и …люди? — вот что смущало Его теперь. Действительно ли есть что-то недоступное для Него, или всё это сказки для торжества чуда и духа? Из чего вообще могут состоять эти тленные, за которых, по рассказам, вечность за вечностью бьются с тьмой такие, как Он? И правда ли, что Серединные миры, более плотные, а лۥассаль могут существовать в них лишь объединяя свое естество с естеством тела человека?

О, как Он хотел знать это! Как терзала Его мысль о возможности… даже сегодня! Сегодня! Когда впереди Его ждало величайшее испытание — встреча с самым страшным врагом, самым жутким и невозможным. Он ощущал это. Всё в нем звенело о том, что время его пришло! Что Он достиг предела своей мощи и готов для самой великой битвы!

И оно пришло, Его время.

И всё, что было предначертано — свершилось.

Дорога в миры Пограничья, где Он бился многие эоны лет, привычно разверзлась и приняла Его.

Но этот бой стал последним.

После Он не был уже незнающим сомнений воином-лۥассаль. Ибо воин — всего лишь кувшин, но в нём не пусто.

И Он заглянул сам в себя. И узрел собственную противоположность, возросшую в Нём самом. И Душа Его, на миг, погрузившись в собственное небытие, осиротела вдруг. И Он познал раздвоенность. И окружавшие, уже по меркнущему сиянию вернувшегося, увидели, что Он стал ИНЫМ.

Юные — бежали Его в испуге. Более зрелые допустили Его на средние этажи Башни Познания, где они предавались размышлениям, и их мысли обретали невиданное им сияние и форму…

Но ни что уже не могло утешить Его. Каждый миг перед ним, словно в нелепом зеркале, отражалась часть собственной Его искаженной сущности. Инфернальная! Поглощающая любой свет и любую жизнь! Враг всего живого! Тот самый враг, с которым бился Он век за веком в мирах Пограничья. И не мог победить.

Теперь Он знал, почему.

Никто не в силах победить в бою себя.

И от этих жутких воспоминаний Он почти разрывался на части. Сияние Его тускнело и меркло, выжигая вместе с памятью само Его существо.

И тогда Он решил забыть всё. И погрузился в тоску, ожидая хотя бы небытия, ибо был Он бессмертен. Он так страдал, что умер бы от страдания, если б мог. Он знал, что и Его бессмертная душа может разделиться на сонмы маленьких искорок света, почти неразумных искорок, почти не помнящих… И Он жаждал беспамятства.