Я пробежался вокруг нашего маленького лагеря, расположенного в узкой лесопосадке и заглянул к волам, хотя это было не моё дело. Крайний из них повернул ко мне башку. Я потрепал его по холке и вернулся к своим.
Стемнело; ночное небо светилось мириадами звёзд, одуряющее пахли нагретые за день полевые цветы, стрекотали сверчки и кузнечики. У нас в лагере горел костёр, над огнём висел на треноге котелок, где варилась рисовая каша с мясом, которую Шеф, проживший два года в Туркмении, категорически запретил называть пловом.
Войдя в освещённое костром пространство, я растопырил пальцы и заговорил:
— Ну чо, ха-ахлы, не можете без нас, подыхаете с голоду без наших рублей?
— Киньте в него чем-нибудь, — попросил Старшой.
Но Вадя и Бодя рубились во что-то там по сетке на ноутбуках, а Шеф, как мы именовали спеца по волам, лежал на пузе и смотрел в огонь. Сам же Старшой валялся на надувном матраце и сосредоточенно жевал длинную травинку.
Всем было не до меня.
Мы возродили старинный чумацкий промысел после того, как в России запретили соль. Сначала её запретили не всем, а только Собирателю Земель Русских — какая-то хворь у него приключилась — но от него запрет перекинулся и на остальных. Все газеты и телепередачи вещали о том, что соль вредна, а мясо, рыба и овощи даже вкуснее без этой приправы.
Селёдку и огурцы поставляла Беларусь. Умельцы вываривали оттуда соль, но затем эти продукты сильно подорожали. Да и отпускали их в ограниченных количествах.
Мы слали соль из Украины своим российским родным и близким до тех пор, пока полиция не начала проводить обыски в квартирах и частных домах, а изрядный денежный штраф за её хранение не сменился коротким тюремным сроком.
Сначала все думали, будто это ненадолго, но в один прекрасный день академик из РАЕНа получил государственную премию, когда доказал, что если трижды крикнуть над готовящейся едой: "Слава великому Путину!", то структура этой самой еды совершенно изменится от установленных звуковых вибраций. Повысится усвояемость. А соль не нужна.
Запрет на её добычу, продажу и хранение соблюдался ещё строже, чем за аналогичные действия с наркотой. Пограничники применяли оружие на поражение при малейшей попытке контрабандистов посолонить жизнь российским гражданам. Своих не жалели тоже.
Россияне начали привыкать есть без соли, но вскоре у них запретили Украину. Теперь они не знали такой страны и нации. На их картах по западу от России располагалось большое белое пятно; запрещалось любое упоминание о бывших соседях.
Гоголя повсеместно изъяли из всех библиотек страны.
Это позволило контрабандистам вплотную подходить к границе. Для российских пограничников мы не существовали; они нас в упор не видели, и собак своих натаскали не видеть.
Правда тут же возникла другая проблема: окружённая со всех сторон лютыми врагами, Россия отслеживала любую технику, подъезжающую к границе со стороны белого пятна.
Лупили из миномётов.
Вот так мы и вспомнили о чумаках. Деревянная повозка, запряженная волами, за технику у россиян не считалась. Мы везли в ней соль, скупая её на солезаводах. Российские контрабандисты тут же, на границе, фасовали её в пакетики с пометкой: "Морской продукт". Название это никого не обманывало, но приличия соблюдались. Существовали счастливцы, которым этот самый морской продукт прописывали врачи для укрепления здоровья, хоть он и не появлялся в открытой продаже.
Пошёл в чумаки и я.
Наша команда работала уже не первый раз. Мы считали, что получается у нас вполне нормально, заработок есть, почему бы и не записаться в чумаки?
Я заглянул в котелок с рисовой кашей и гаркнул:
— Слава великому Путину!
Старшой аж подпрыгнул.
Громко выматерившись, он нырнул в темноту и через пару секунд материализовался оттуда с толстой сухой палкой.
— Э-э! — закричал я, выставив руки перед собой, ибо знал по опыту общения со Старшим, что тип этот запросто может швырнуть в меня своей древесиной. — Всё нормально, всё под контролем! Брось оружие!
— Ща брошу, — пообещал Старшой, гадко ухмыляясь.
— Да успокойся ты, — вмешался Шеф. — Вся соседняя страна так еду приправляет — и ничего.
Старшой что-то проворчал и кинул палку около костра.
— Расскажи лучше, как ты на фашистов работал, — сказал я, когда он снова улёгся на матрац.
— Чо эт — на фашистов? — огрызнулся тот. — Нормальные люди и в Москве есть. Ну, работал. Организовали там в своё время Департамент Агитации Украинского Народа.
— ДАУН, — подал голос Бодя.
— Шо? Сам ты даун, — отреагировал Старшой.
— За что агитировали-то? — спросил я.
— За мир, понятное дело. За дружбу. Директрисой там тётка одна была. В штате департамента состояли только мирные люди, а она была самой мирной из всех.
— И как проверили? — полюбопытствовал я. — У них там что, прибор какой-то есть, типа спиртометра?
— Она к своему автомату рожок никогда не пристёгивала, — объяснил Старшой. — Вообще. Так и ходила. Автомат на шее, руки на автомате, а все рожки в подсумке.
— И рукава, наверное, по локоть закатаны, — предположил я.
— Да тебе везде фашисты мерещатся, — пробурчал Старшой. — В зеркале поищи…
— Ну, что дальше? — перебил Шеф.
