Путевые впечатления. Юг Франции - [24]

«Людовик де Бурбон, второй носитель этого имени, украсил камнями и позолотой этот крест в 1393 году».

Четыре века спустя, год в год, бедный священник приходской церкви нашел среди сора ту самую частицу истинного креста, вырванную из своей серебряной Голгофы и лишенную украшавших ее золота и рубинов. Он поместил ее в убогий ковчег, неспособный пробудить ничью алчность, и это скромное деяние было несомненно так же угодно Богу, как роскошное подношение Людовика де Бурбона.

Однако в церкви Сен-Шапель, лишившейся своего золота и своих бриллиантов, оставались еще сокровища искусства и поэзии, не столь богатые по материалу, из которого они были созданы, но более редкостные по своему мастерству, чем те, что похитили руки невежд: там была скульптура Иисуса Христа и его двенадцати апостолов, что для средневекового ваяния было тем же, что Ниобея с сыновьями для античной скульптуры. Там было изображение родословия дома Бурбонов, выполненное в виде барельефа с таким пышным орнаментом, какой могли породить лишь грезы фантазии. Там были восхительно изваянные из камня Адам и Ева; терракотовая скульптура святого Людовика; две конные статуи из белого мрамора, одна из которых изображала Петра II, положившего руку на эфес широкого меча в ножнах с украшениями в виде геральдических лилий, а вторая — его жену, Анну Французскую, дочь короля Людовика XI: на одной руке у нее сидел сокол, а другой она ласкала гриву своего коня.

Однажды армия философов в отрепьях, с барабанщиком впереди, вышла из Мулена и, захватив с собой пушку, направилась на приступ церкви Сен-Шапель с целью истребить ее каменный гарнизон. То почитание, каким она пользовалась на протяжении трех веков, единственная ее защита, не остановило осаждавших — они навели пушку на неф и одним выстрелом разбили все витражи к вящей славе единой и неделимой Республики. Затем были гильотинированы Бог, святые и аристократы, после чего вся орава удалилась, оставив Сен-Шапель поруганной и разгромленной, но все же стоящей и еще величественной, великолепной и поэтичной, напоминающей гигантский скелет, исполинское привидение.

Во время Реставрации, когда, казалось, должно было быть восстановлено это творение целого рода, все, что осталось от Сен-Шапель, было пущено с торгов; какой-то каменщик купил церковь, чтобы снести ее, а полученные при этом материалы продать цли использовать, поскольку во всем департаменте, среди всех жителей, начиная с префекта и кончая членами муниципального совета, не нашлось ни одного честного горожанина, кому бы пришла в голову мысль устроить из нее винный склад или сенной сарай. Она была разобрана до фундамента. Предприниматель, купивший ее и желавший оправдать свои расходы, разрушил это древнее и святое здание до самого основания; и он оказался прав, так как на глубине четырех футов под землей он нашел большие плиты, покрывавшие огромные гробницы, в которых лежали кости знатных особ. Проданные им плиты пошли на кухонные столы, гробницы — на кормушки для скота; что касается костей, то их, как не имеющих никакой цены, вытряхнули в грязь. А ведь это были останки предков династии Бурбонов, царствующей ныне во Франции, Неаполе и Испании.

Все эти подробности мне рассказал бедный Алье, показывая густые заросли, начавшие уже произрастать на этом тучном прахе. К несчастью, в те дни, когда совершалось это святотатство, Алье был еще ребенком; иначе, по его словам, он продал бы все, включая отцовский дом, ради спасения дома Божьего. Вот почему, когда в 1832 году на торги выставили древний замок, как это прежде сделали с древней церковью, Алье написал наследному принцу, что если он, герцог Орлеанский не приобретет эти разваливающиеся башни, то их купит он, Алье. Герцог Орлеанский, сам художник по натуре, понял призыв, содержавшийся в письме такого же художника: замок был немедленно выкуплен, и Бурбон-л'Аршамбо, хотя бы в таком виде, несомненно останется еще не на один век символом рода, чьей колыбелью он был, страницей истории, которая написана на камнях и на которой можно прочесть: «Величие и упадок!»

Появись у нас такое желание, мы могли бы написать прекрасную и добрую книгу о прекрасных и добрых делах, уже совершенных герцогом Орлеанским.[5]

Мы отыскали Жадена, что-то горячо обсуждавшего с секретарем мэрии. С того места, где Жаден расположился, собираясь сделать зарисовку, он увидел башню Кикен-гронь, а на башне — флюгер; ну а поскольку флюгер был согнут вследствие какого-то проишествия, Жаден, будучи добросовестным пейзажистом, изобразил его в наклоненном положении. Подобная историческая точность задела самолюбие чиновника, увидевшего художника за работой и, вполне естественно, испугавшегося, что такой поврежденный флюгер создаст превратное представление о местных общественных зданиях. Для него это было тем более обидно, что в прошедший четверг муниципальный совет единодушно проголосовал за обязательную замену старого флюгера на новый. Секретарь мэрии объяснил это Жадену, но тот не обратил на его слова никакого внимания и продолжал делать зарисовку, ничуть не выпрямляя на ней злополучный флюгер. Подобное упрямство привело бедного секретаря в отчаяние, и мы смогли успокоить его лишь напоминанием, что у него есть право написать опровержение в газеты.