Путевые впечатления. Юг Франции - [25]

В тот же вечер мы покинули Бурбон-л'Аршамбо: нам хватило одного дня, чтобы обследовать его руины и изучить его историю. Ашиль Алье пожелал проводить нас до Мулена, откуда мы должны были уехать уже на следующий день; он занял место в нашем экипаже, и мы тронулись в путь.

Весь день стояла духота, предвещая одну из тех поздних гроз, какие иногда случаются осенью. Из резервуаров с термальной водой поднимался, словно смерч, пар; темнота, более густая, чем всегда, и раньше, чем обычно, опустилась на землю; мы не видели ничего в четырех шагах от себя, за исключением тех мгновений, когда молния пронизывала небо: в это время все кругом озарялось голубоватым светом, отчего равнина становилась похожей на озеро. При таком фантастическом освещении даже самый заурядный ландшафт выглядел поэтично, тем более что он был виден лишь краткий миг, и мы опустили верх кареты, чтобы ничего не упустить из этого зрелища. Путешествие, которое предпринимают в поисках впечатлений, всегда восхитительно: если три или четыре молодых человека с артистической душой странствуют вместе, они видят красоту там, где пошлый ум даже не заподозрил бы ее; так и теперь, в ту минуту, когда любой человек, без сомнения, поспешил бы поскорее укрыться от грозы, мы велели нашему кучеру замедлить движение, чтобы не пропустить ни одной вспышки молнии.

Вскоре мы увидели, как в пространстве между нами и надвигающейся грозой возникает какая-то темная громада, скрывающая ту часть неба, где собиралась гроза. По мере того как мы продвигались вперед, эта громада, позади которой время от времени словно вспыхивало яркое пламя, принимала очертания церкви, а затем погружалась во мрак, едва только электрическая вспышка гасла. Вскоре мы приблизились к ней настолько, что каждый раз, когда небо позади нее озарялось молнией, мы могли разглядеть ее черный силуэт. Вся ее крыша ощетинилась колоколенками, и среди них выделялась одна, самая удлиненная, самая стройная, самая ажурная, поскольку сквозь ее кружева виделся свет; Ашиль обратил на нее мое внимание, так как у этой колокольни была своя история.

Монастырский храм Сен-Мену, возле которого мы находились, был романской церковью десятого века, начавшей обращаться в руины к концу пятнадцатого века. И хотя святого, которому она была посвящена, чрезвычайно почитали во всей округе, особенно потому, что ему приписывали случаи исцеления от бешенства, и хотя церковь была третьей дочерью аббатства Клюни, она была так бедна, что ее настоятель дон Шоле не знал, как справиться с починкой, необходимой при такой ее обветшалости. Его это очень смущало, как вдруг на него неожиданно нашло озарение: он понял, что надо испросить у Святого отца, все еще пребывавшего в Авиньоне, несколько полных индульгенций. Он легко добился такой милости, так как для этого ничего, кроме подписи папы, не требовалось. Четыре экземпляра индульгенций, скрепленных папской печатью и святым именем великого понтифика, были выданы четырем самым выносливым монахам общины. В один и тот же день и час, из одного и того же места они вышли и разбрелись по Франции в четыре страны света. Ровно через год, день в день, час в час, они вернулись туда, откуда уезжали и привезли индульгенции, стершиеся от прикладывания губ верующих, а также четыреста тысяч экю в качестве доказательства искренности этих поцелуев.

И тогда добрые монахи занялись перестройкой церкви: подобно черенку, привитому к дереву, готическая церковь разрослась над романской, и вскоре старое здание покрылось каменными украшениями. Как это было принято в ту эпоху, когда царило интуитивное, идущее от сердца христианское искусство, каждый скульптор брал на себя труд создать нишу, опору, часовню; и молодой зодчий Диер, единственный, чье имя сохранилось для потомства, взялся за создание колокольни: она должна была выситься среди десяти других колоколенок, которым, в соответствии с общим замыслом, предстояло украсить крышу церкви.

Зодчий начал работать с верой истинно религиозного человека и со страстью художника, как вдруг по приказу герцога Гильберта де Монпансье, который сопровождал короля Карла VIII, отправившегося завоевывать Неаполь, он был призван вступить в ведомое тем войско. Это было крайне некстати, ибо, насколько наш зодчий был предан своей профессии, настолько же он питал неприязнь к военному ремеслу; поэтому на четвертом переходе он покинул свою роту. Капитан доложил об этом герцогу Гильберту, и тот послал в свои владения приказ: если дезертира удастся схватить, то следует повесить его без всякой жалости, как бы он ни объяснял свой поступок. Отдав это распоряжение, герцог продолжил путь и отправился с честью умирать в Поццуоли, где и был похоронен.

Тем временем дезертир вернулся в свою семью и спрятался у одного из своих братьев; пока он скрывался, его собратья по ремеслу закончили строить свои колоколенки к вящей славе святого, к ликованию монахов и восхищению верующих. Одна лишь колокольня Диера, которая должна была быть выше и красивее всех, стыдливо выставляла напоказ свои первые ряды камней и едва обтесанные скульптуры. Это крайне безобразило всю церковь, и после обсуждения этого вопроса было решено, что окончит постройку колокольни тот из шести архитекторов, кто представит проект, наиболее соответствующий той части работы, что уже была сделана.