Провинциалка - [6]

— А удастся ли тебе нарисовать картины так, чтобы не поняли, что их рисовала женщина? — скептически взглянул я на нее.

Мари-Женевьев оживленно моргнула своими белесыми ресничками. На ней было длинное, до самого пола, довольно широкое платье. Коротко подстриженные прямые русые волосы обнажали по-мальчишески тонкую шею. На нежной розовой коже чуть проступали пятна — будто она только что мыла лицо очень холодной водой. У нее был вздернутый нос и широко распахнутые глаза.

— Я постараюсь, — ответила она.

— Лично мне не верится. Но… ваше дело! А почему ты нарисовала именно эту картину?

Мари любовно взглянула на свой холст.

— Я думаю, будет интересно показать полотно в стиле "ретро", к которому наш герой питает слабость, хотя вынужден рисовать совсем другое… Разве это не свойственно большинству людей, чтобы не сказать — всем нам?.. Вот ты, например, все собираешься написать свой роман о любви, но продолжаешь гнать продукцию за бабки. Я задумала несколько серьезных картин, все откладываю их "на потом", бросаюсь из одной крайности в другую. Вообще-то в каждой творческой личности борются две души, они в постоянном конфликте… — И подытожила с плутовской улыбкой: — Художники в Болгарии покончили с классовой борьбой, но борьба в их душах будет существовать вечно!

"Что за чушь ты несешь, дорогуша!" — подумал я, растянувшись на низенькой софе, покрытой оранжевым родопским китеником[4].

В просторной мансарде было тепло и уютно. Пестрая ширма закрывала угол с ведрами, красками и кистями. Занавеска из той же материи прикрывала квадратное окно на скошенном потолке.

Мари-Женевьев выключила сильную лампу у мольберта, и ателье залил мягкий свет торшера.

— Ты выиграл сегодня? — спросила она, устраиваясь со мной рядом. — Похоже, проиграл?.. — Ее припухшие, всегда чуть влажные губы заскользили по моей увядшей щеке.

— Проиграл! — И поскольку мне не хотелось вдаваться в подробности, попросил ее принести чего-нибудь выпить.

Она принесла два пузатых бокала и плеснула в них коньяку. Я сделал большой глоток, притянул ее к себе и почувствовал сильный аромат ментола — запах ее неизменной жвачки. Мне не хотелось ее целовать, и, чтобы не выдать себя, я вновь отвел взгляд — к холсту с обнаженной девушкой.

Внимательно присмотревшись, я подумал, что и этот девичий бюст, и бедра, и чуть закругленные икры кажутся мне смутно знакомыми. Вдруг до меня дошло, что это, в сущности, автопортрет. Мари-Женевьев нарисовала свое собственное тело, чуть изменив и кое-где усилив некоторые размеры и пропорции.

Я мельком взглянул на нее, стараясь не встречаться взглядом. Наверное, и сегодня, как всегда в дни наших встреч, под ее широким бархатным балахоном не было совсем ничего. Но и эта мысль не вызвала у меня никаких эмоций.

— И что же вы собираетесь сказать этим вашим фильмом? — ввернул я с напускной строгостью, вновь пригубив коньяк.

Мари-Женевьев неохотно ответила:

— Ведь я тебе уже объясняла: речь идет о самовыражении молодого художника — обычного молодого художника без связей, протекции и без опекающей семейки, к тому же с весьма независимым характером… Но это — лишь поверхностный слой, гораздо важнее второй — глубинный…

— Наверное, ваш фильм будет кишеть отрицательными героями, современными злодеями, негодяями и им подобными, мешающими вашему герою проявить себя и показать, на что он способен, — довольно грубо прервал ее я. — Могу себе представить, как вы упиваетесь мыслью о собственной смелости. А по сути дела…

И тут на меня вновь напал проклятый кашель. Черт бы побрал этот коньяк: стоило мне согреться, и сразу же давал о себе знать бронхит.

Мари принесла воды, сочувственно заглядывая мне в глаза.

— До каких пор ты будешь мучиться, как грешный дьявол? — присела она вновь рядом со мной, когда кашель несколько поутих. — Почему, наконец, не сделаешь над собой усилие и не бросишь курить?

Я шумно шмыгал носом и тяжело дышал, вытирая покрытое каплями пота лицо. Наконец, сумел выдавить в смущении и ярости, как всегда после подобного приступа в ее присутствии:

— Прости!

— Ты действительно должен серьезно задуматься, — встревоженно продолжала она. — Это начало эмфиземы. Если ты не примешь меры, она превратит тебя в инвалида. К тому же ты совсем не бываешь на воздухе.

Ее слова резанули, как ножом, по моим обнаженным нервам. Разумеется, она была права, мне давно было пора завязать с курением, но я не выносил жалости, а тем более — советов.

— А ты только выиграешь, если откажешься от этого фильма! — парировал я с неожиданной жестокостью.

Она изумленно взглянула на меня.

— Ты шутишь?

— Ничуть. Зачем тебе связываться с этим снобистским фильмом, особенно после такого удачного дебюта и несомненного признания. Ведь твоя первая выставка действительно прошла успешно!

Мари-Женевьев неловко ткнулась губами в пузатый бокал.

— Мы отнюдь не собираемся делать снобистский фильм. Ты с самого начала относишься к нему с каким-то необъяснимым предубеждением.

— Ты все же подумай! — заявил я мрачно. — Может, твоя работа художника-постановщика и выйдет толковой, но если из фильма получится г… на палочке, не жди, что тебя погладят по головке.