Проснулся я, как всегда, часов в семь.
В комнату врывался непрерывный шум уличного движения. Сквозь кремовые шторы просачивался зыбкий сумрачный рассвет, и картина Дечко Узунова, проступившая из ночного мрака, придавала комнате какую-то особую объемность.
Я встал с постели, раздвинул шторы и открыл окно.
Над тополями, росшими вдоль канала, и покрытыми копотью крышами зданий напротив моих окон синел клочок неба. После двухнедельных затяжных дождей, наконец, распогодилось. И хотя сюда не долетали порывы ветра, мне казалось, я чувствую его торопливые, стремительные прикосновения… "В воскресенье съезжу на рыбалку", — подумал я, обрадовавшись, затем сунул ноги в тапочки и медленно зашлепал по длинному коридору.
Случались дни, в которые мысль о том, что я живу один в просторной и удобной квартире, доставляла мне почти физическое наслаждение. Я мог разбрызгивать воду и мыльную пену, сколько душе угодно, мог не включать радио или слушать до умопомрачения новости. Мог завтракать, как мне заблагорассудится, не пользоваться салфеткой, не убирать посуду после еды, закурить сигарету, не прожевав последнего куска, и бросить спичку в чашку с недопитым кофе. И самое главное — я знал, что, когда войду в свой кабинет и сяду за пишущую машинку, никто не сможет мне помешать…
Но сегодня я не собирался работать. Новая "Эрика" отдыхала в углу широкого письменного стола, покрытая чехлом. С тех пор как я вернулся из Хисара с оконченным сценарием, я не написал ни строчки. Во мне еще не созрела готовность продолжить прерванную два месяца тому назад пьесу, не хотелось даже думать о том, как выбираться из тупика, в который я зашел.
Действие этой пьесы развивалось в крупном областном городе. Его жителей потрясло ужасное событие — молодой неопытный шофер от переутомления потерял контроль, и переполненный туристами автобус сорвался в глубокую пропасть. Драма совпала с периодом проведения весьма сложного анкетирования, которое группа софийских специалистов должна была осуществить в местном туристическом агентстве. Расследование доказало не только вину шофера, но и полный развал этого учреждения, возглавляемого хитрым, умело замаскировавшимся карьеристом. Получалась довольно безрадостная картина, но я старался, чтобы общее впечатление не было пессимистическим. Мне всегда казалось, что в жизни существует баланс между положительным и отрицательным, и первому, хоть на малую толику, всегда принадлежит перевес… И все же работа не продвигалась. Разумеется, дело было не в отчаяньи — я и раньше попадал в подобные ситуации, но всегда находил из них выход. Не случайно десять написанных мною пьес шли на подмостках почти всех театров страны, а некоторые из них — и за рубежом.
Бреясь в ванной, я рассматривал свои каштановые чуть вьющиеся волосы и ровный, правильной формы нос, ноздри которого, как и верхняя губа, нервно подрагивали, как морда породистого коня, и самодовольно думал, что, в сущности, своей хорошо сохранившейся внешностью я, главным образом, обязан отсутствию семейных забот и что оба моих брака были каким-то временным промежуточным состоянием, а главным для меня всегда оставались годы, в которые я жил один. И сразу же мне почудилось, что я слышу голос матери: "Человек женится, памятуя о старости, сынок! Когда он зашатается под тяжестью лет, ему понадобится опора…"
"Не забыть бы выслать ей деньги!" — обожгло меня чувство вины. Опять я просрочил дату на несколько дней. Обычно я рассчитывал на Даво, он напоминал мне и об этом, но в последнее время этот тип становился все рассеянней…
В кухне царил типичный для пятницы беспорядок. После обеда должна была прийти женщина, убиравшая квартиру, мывшая посуду, покупавшая продукты и стиравшая белье. Пока она будет заниматься всем этим, я сыграю партию-другую в карты, а затем упаду в объятия Мари-Женевьев в ее уютном ателье. Вернувшись после полуночи или на следующее утро домой, я застану квартиру преображенной до неузнаваемости, пахнущей мастикой для полов, проветренной и прибранной, с забитым продуктами холодильником и благоухающими свежестью рубашками, аккуратно сложенными в спальне, и белоснежным постельным бельем, отдающим хвойным экстрактом.
Но все это произойдет завтра, а сегодня передо мной стояла сложная, почти неразрешимая задача найти чистую чашку и приборы, чтобы позавтракать.
Кое-как мне удалось подобрать необходимый комплект, я сварил кофе, достал из холодильника брынзу и кусок луканки[1]. Я не отказался бы и от яиц, сваренных вкрутую, но оба ряда вогнутых гнезд в холодильнике зияли пустотой…
Завтрак подходил к концу, когда послышался короткий звонок в дверь. Пришла Виола, машинистка. В руках у нее была черная хозяйственная сумка, из которой торчал объемистый пакет, завернутый в газету.
— Браво! Вам все-таки удалось уложиться в срок! — похвалил я ее, наблюдая за тем, как она медленно и внимательно доставала рукопись.
— Разумеется, я ведь вам обещала!
Она взглянула на меня сквозь очки чуть увеличенными глазами и тихо добавила:
— Вы написали прекрасное сценарио. Мне было очень интересно его переписывать. Я получила подлинное удовольствие.
