Простая милость - [21]

Иная история была у Лизы Брандт. Она родилась десятью годами позже Эмиля, и от рождения была глухой и трудновоспитуемой. Когда она была девочкой, Брандты говорили о ней угрюмо и неохотно, если говорили вообще. В школу она не ходила, а получала образование у частных преподавателей, живших в доме Брандтов. Она была подвержена унынию и приступам ярости. Казалось, один Эмиль умел сносить ее выходки. Она его обожала. Когда Эмиль вернулся со Второй мировой войны, слепой, изувеченный, хотевший одного — вкушать свою скорбь в уединении, его семья приобрела для него старую ферму на окраине города и полностью ее перестроила. В товарищи ему дали Лизу, тогда еще подростка, у которой, по мнению родных, не было никакого будущего. Обоим ущербным Брандтам этот союз послужил на пользу. Лиза опекала брата, а брат давал Лизе возможность почувствовать себя нужной и уверенной в себе — на все предстоявшие ей годы глухоты и одиночества.

Все это мне тоже рассказала Ариэль, но важность услышанного я осознал еще нескоро.

Когда мы подошли к белой деревянной изгороди, Лиза Брандт в грязных перчатках работала в огороде, взрыхляя землю острым лезвием тяпки. Эмиль Брандт сидел на веранде в плетеном кресле, рядом стоял белый плетеный столик с шахматной доской и расставленными для игры фигурами и еще одно кресло.

— Выпьешь кофе, Натан? — крикнул Брандт отцу, когда мы вошли в калитку.

Он знал, что мы придем, кроме того он, вероятно, слышал скрип петель, но ему нравилось создавать впечатление, будто он каким-то образом нас видит, хотя Эмиль Брандт был слепой, как столб в изгороди. Когда мы ступили на дорожку, он улыбнулся и сказал:

— С тобой Ариэль и два хулигана, которых ты зовешь своими сыновьями?

Откуда он узнал, кто именно сопровождает отца, осталось для меня тайной, но отец называл Брандта одним из умнейших людей, которых он знал. Лиза прекратила работу и встала над грядкой, наблюдая за нашим вторжением, высокая, прямая и неподвижная, будто огородное пугало. Джейк сразу подбежал к ней, и они начали изъясняться знаками и жестами. Джейк направился вместе с ней в сарай, вышел оттуда с садовыми граблями и неотступно следовал за ней, когда она возобновила работу в огороде.

Отец поднялся на веранду и сказал:

— Кофе выпью, Эмиль.

— Ариэль, сваришь? — спросил слепой. — Ты знаешь, где все лежит. А себе возьми, что сама хочешь. Магнитофон я оставил на столе, и там же бумага для печатной машинки.

— Хорошо, — сказала Ариэль и вошла внутрь — как мне показалось, уверенно, будто к себе домой.

Я сел на пороге. Мой отец занял второе плетеное кресло и спросил:

— Как продвигаются мемуары?

— Слова отличаются от нот, Натан. Их чертовски трудно подбирать, и я не уверен, что у меня это получается. Однако я приятно провожу время за работой.

У Эмиля и Лизы Брандтов был один из красивейших приусадебных участков во всем Нью-Бремене. Вдоль изгороди Лиза посадила кусты буддлей, на которых целое лето распускались красно-желтые соцветия. Тут и там на лужайке она устроила из цветов островки, обложенные красным кирпичом и поражавшие многообразием оттенков и форм. Ее огород занимал пространство размером всего лишь с фундамент нашего дома, но к концу каждого лета на нем в изобилии, поражающем воображение, вырастали помидоры, капуста, морковка, сладкая кукуруза, патиссоны и другие овощи. С миром людей Лиза ладила не очень хорошо, зато легко находила общий язык с растениями.

Ариэль принесла отцу кофе и сказала:

— Начну прямо сейчас.

— Отлично, — ответил Брандт и улыбнулся. Гладкая кожа на его правой щеке слегка натянулась от улыбки, в то время как левая щека, покрытая плотными рубцами, уродливо сморщилась.

Ариэль снова вошла в дом, и спустя несколько минут через окно угловой комнаты послышался голос Брандта, записанный на магнитофонную ленту, а следом — быстрое постукивание пишущей машинки. Когда мой отец и Эмиль Брандт приступили к еженедельной шахматной партии, я прислушался к пальцам Ариэли, летающим над клавиатурой. Отец настаивал, чтобы она записалась на предпринимательские курсы, а также освоила машинопись и стенографию, ибо считал, что, несмотря на все ее мечты и устремления, подобные навыки могут оказаться весьма полезными для женщины.

— е4, — пробормотал Брандт, открывая партию.

Отец передвинул пешку Брандта. Он делал за Брандта все ходы, поскольку тот не мог видеть происходившего на доске, зато обладал удивительной способностью представлять всю партию в воображении.

Отец вырос в Дулуте, угрюмом портовом городе, в семье моряка, который часто уходил в дальние плавания — обстоятельство, по-видимому, неплохое, потому что, когда отец семейства бывал дома, он пьянствовал и нещадно колотил жену и сына. Этого своего деда я никогда не видел, поскольку он вместе с двадцатью девятью своими товарищами утонул в море, когда угольный транспорт, на котором они шли, угодил в шторм у побережья Новой Шотландии. Мой отец был первым Драмом, поступившим в колледж. Он собирался стать адвокатом, законником. По рассказам матери, когда она встретила его, он был жутко умный и уверенный в себе, и она точно знала, что он станет лучшим адвокатом во всем «штате сусликов». Она вышла за него, когда окончила третий курс в университете Миннесоты, где училась музыке и актерскому мастерству. По мнению ее однокурсниц, отец был завидным женихом. Он только окончил последний курс юридического факультета. Шел 1942 год, отца призвали в армию. Когда его отправили на войну — сначала в Южную Африку, потом кампании сменяли одна другую, и так вплоть до Арденнской операции — мать уже вынашивала Ариэль. Война изменила Натана Драма, сильно изменила и полностью перевернула его планы. Вернувшись домой, он не имел ни малейшего желания вести судебные баталии. Вместо этого отец поступил в семинарию и принял сан. Прежде чем он стал настоятелем методистской церкви на Третьем авеню на Равнинах, мы успели пожить в четырех городах Миннесоты. Семья священника никогда долго не задерживается на одном месте, и с этим неприятным обстоятельством мы должны были безропотно мириться. Но моя мать выросла в Нью-Бремене, и мы часто гостили у бабушки и дедушки, поэтому с раннего детства хорошо знали этот город. Отец и Эмиль Брандт были знакомы давно, но по-настоящему сблизили их именно еженедельные шахматы. Партия продвигалась медленно и, как мне казалось, для отца и Брандта, двух ровесников, исковерканных одной и той же войной, игра была в первую очередь возможностью пообщаться без посредничества моей матери. Хотя Брандт любил ее и покинул, это не было препятствием к их дружбе. Или так я считал тогда.