Простая милость - [19]

Хотя мать и не одобряла отношений дочери, Карл ей нравился, и она часто приглашала его отобедать. Ариэль ни разу не обедала у Брандтов, и мать отнюдь не упускала из виду это обстоятельство. Карл был учтив и весел, к тому же увлекался спортом — футболом, баскетболом и бейсболом. Он поступил в колледж святого Олафа в Нортфилде, штат Миннесота, намереваясь поиграть там в футбол и получить степень, а потом вернуться в Нью-Бремен, чтобы помогать отцу в управлении пивоварней. Глядя из города на холм и белеющие среди зелени стены особняка, я думал, что у Карла Брандта шикарное будущее.

В тот воскресный вечер Карл и Ариэль собирались на лодочную прогулку. Семья Карла владела парусной яхтой и моторным катером, которые швартовались у пристани на озере Синглтон. Ариэль обожала лодочные прогулки. Она говорила, что любит ветер, веющий над водой, ясный голубой небосвод над головой и цапель, которые расхаживают по камышовым зарослям, будто на ходулях. Говорила, что любит чувствовать себя свободной от косности и грязи земного мира.

После ужина она села на веранде дожидаться Карла. Я вышел и сел рядом. Ариэль всегда радовало мое общество. За одно это я любил ее. Отец, ушедший на поиски Тревиса Клемента, еще не возвращался, и я, сидя рядом с сестрой, наблюдал за Тейлор-стрит и высматривал наш «паккард».

Ариэль надела белые шорты, маечку в красно-белую горизонтальную полоску и белые матерчатые кеды. Волосы она подвязала красной лентой.

— Отлично выглядишь, — сказал я.

— Спасибо, Фрэнки. Комплиментов много не бывает. — И она легонько подтолкнула меня бедром.

— Как оно вообще? — спросил я.

— Что «оно»?

— Влюбиться. Это что-то липкое и сладкое?

Она засмеялась.

— Сначала это прекрасно. Потом жутковато. Потом… — Она взглянула в сторону холмов, в сторону Высот. — Сложно это все.

— Ты выйдешь за него замуж?

— За Карла? — Она помотала головой.

— Мама боится, что выйдешь.

— Мама ничего не знает.

— Она говорит, что волнуется, потому что любит тебя.

— Волнуется она, Фрэнки, из-за того, что боится, как бы я не разделила ее судьбу.

Я не понял, что именно она хотела сказать, но, как и все мы, я понимал, что моя мать не очень довольна своей жизнью в качестве жены священника. Об этом она говорила многократно, обычно примерно такими словами: «Когда я выходила за тебя, Натан, то думала, что выхожу за адвоката. А на это я не подписывалась». Чаще всего она говорила это, подвыпив, — конечно, жене священника такое не подобает, но с матерью все-таки случалось. Она питала слабость к мартини, иногда наливала себе стаканчик-другой и в одиночестве потягивала его, сидя в гостиной, в то время как на плите выкипал суп.

— Она отправила папу искать мистера Клемента, — сказал я. — Мистер Клемент побил миссис Клемент и Питера.

— Я слышала, — отозвалась Ариэль.

— По-моему, я делаю много такого, за что меня стоило бы побить. Но на меня только кричат. Я этого заслуживаю. Я не самый лучший ребенок.

Она повернулась и серьезно взглянула мне в лицо.

— Фрэнки, не надо себя недооценивать. У тебя замечательные способности.

— Мне надо быть более ответственным, — сказал я.

— Ты еще успеешь стать более ответственным. Поверь мне, это не самое главное.

Она произнесла это медленно и удрученно, так что и у меня стало тяжело на душе. Я привалился плечом к сестре и произнес:

— Не хочу, чтобы ты уезжала.

— Может быть, и не уеду, Фрэнки, — сказала она. — Может быть.

Не успел я прижаться к ней поплотнее, как подъехал Карл на своем маленьком спортивном автомобиле. На девятнадцатилетие родители подарили ему красный «Триумф-TR3», и он разъезжал на нем повсюду. Карл, высокий улыбчивый блондин, выскочил из машины и направился по подъездной аллее в нашу сторону. Он взъерошил мои волосы, назвал меня «спортсменом» и спросил у Ариэли:

— Ты готова?

— Домой к двенадцати, — сказала мать, показавшись из-за двери. Потом добавила: — Привет, Карл.

— Здравствуйте, миссис Драм. Чудесный вечер, правда? Я привезу ее домой до двенадцати, обещаю.

— Приятно вам провести время, — пожелал им мать, хотя и не от чистого сердца.

Ариэль и Карл сели в машину, выехали на Тайлер-стрит и скрылись из виду. Мать вздохнула у меня за спиной.

К ужину отец не вернулся, и мы сели за стол без него. Мать поджарила гамбургеров и отварила кастрюлю франко-американских спагетти, оставив ее на плите до прихода отца. Мы с Джейком ели, сидя за столиком перед телевизором, и смотрели «Волшебный и красочный мир Уолта Диснея», хотя на нашем стареньком телеприемнике он был не красочным, а черно-белым и не таким уж волшебным, шириной всего двадцать четыре дюйма. Солнце село, и дальние холмы подернулись голубоватой дымкой, когда в дверь постучали. На пороге, почесывая комариный укус на руке, стоял Дэнни О’Киф. Он сказал, чтобы мы куда-то пошли и что-то сделали.

Несмотря на ирландскую фамилию, Дэнни О’Киф был индейцем. Принадлежал он к племени дакота, в те времена известному под названием сиу. Он не любил, когда его называли индейцем — что было вполне понятно, учитывая тот смехотворный и отталкивающий образ, который намертво засел в сознании белых американцев. В долине Миннесоты — да чего уж там, в те времена повсюду — индейцам грозила опасность. В 1862 году тамошние сиу, годами сносившие от белых поселенцев обиды и унижения, подняли против них восстание, известное всем жителям Миннесоты как Дакотская война. Нью-Бремен был осажден, и много домов сгорело. В конце концов многочисленные смерти и невзгоды вымотали сиу. Однако на школьных уроках истории восстание изображали в таком свете, что сиу выглядели неблагодарными и вероломными. Когда мы были совсем маленькими и играли в ковбоев и индейцев, Дэнни наотрез отказывался от роли, которая диктовалась самим его происхождением.