Прощание с мирной жизнью - [179]

Александр медленно, как-то неуверенно брел по коридору, потом спустился по лестнице и вышел на подъезд. Он все еще не мог прийти в себя. Все еще в голове у него вертелся вопрос: «Как это возможно? Этот граф из юмористического листка, эта сверхкарикатурная карикатура на австрийского дипломата не чувствует себя смешным. Наоборот, он действует, командует, дирижирует политикой большого государства. И мы молчим. Как это возможно!»

Он подошел к стоянке фиакров.

Кучер чмокнул лошади.

— Покатаю, ваша милость?

— Что? Ах, вот что, — нет, спасибо. — Он побрел дальше знакомыми и незнакомыми улицами.

Неожиданно он очутился в какой-то, по-видимому, совсем неизвестной ему части города. Поблизости было кафе. Александр вошел. Косолапый кельнер подал ему газету. Через всю первую страницу шел жирный заголовок:

«Восстание в Дураццо. Князь Вид сбежал^{86}. Конец албанской идиллии».

— Прикажете подать со сливками? — уже во второй раз спросил кельнер.

— Пожалуй, нет, лучше чашку черного кофе или… э, да все равно, дайте, что хотите.

— Тогда, может быть, кофе с молоком? — Кельнер подождал еще минутку, затем подозвал мальчика-лакея: — Кофе с молоком!

Он удалился. Александр посмотрел ему вслед. Он шел, переваливаясь на ходу, фалды засаленного фрака лениво болтались. «Словно крылья ворона, — подумал Александр, — воронье чует мертвое тело. Да, голубчик, воронье уже ждет. Теперь надо только найти, как приличней уйти со сцены. — Он залпом выпил кофе, которое принес мальчик-лакей. Горячая жидкость обожгла небо и зев. Зато в голове прояснилось. — В конце концов не так уж страшно сознание, что мир, к которому ты принадлежишь, стоит на краю могилы. Тем слаще будут дни, что еще осталось прожить до последнего «звонка».

Александр поднялся, бросил крону на треснувший мраморный столик и направился к выходу.

Кельнер посмотрел через стеклянную дверь вслед странному посетителю.

— Сумасшедший народ пошел нынче, — пробормотал он, — заказал вторую порцию кофе, а сам сбежал. Уплатить-то хоть не забыл. А все-таки сумасшедший.

XXI

Письмо пришло из Канн. Уже от одного вида марки, на которой была изображена Марианна^{87} в танцевальной позе, бросающая семена, Валли пришла в возбуждение и размечталась. А название гостиницы! «La maisonnette fleurie»[93] — оно звучало как те откровенно страстные французские шансонетки, которые вызывают желание лечь, захмелеть и лечь… ах, maisonnette fleurie, midinette chérie[94], какой милый вздор! На листе бумаги были изображены эта самая maisonnette и кусочек прибрежного пейзажа — всего несколько легких штрихов: плоская крыша, заросшие цветами веранды, две-три пальмы, море и на горизонте — треугольник паруса.

«Каждый день я выезжаю на рыбную ловлю, — писал Гелузич. — Я взял напрокат небольшую яхту. Здесь чудесно. Не хватает тебя, а то был бы настоящий рай. Почему ты не хочешь приехать?»

Так, словно ничего не случилось, и, кто знает, может, инцидент с Польди ничего не значил в жизни Марко. Что знала об этом Валли? Странно, в этом человеке ее занимало только одно, — «занимало», ничего не скажешь, очень удачное слово, ха-ха, — а все, конечно, потому, что это не была большая любовь, но где она, эта большая любовь, может быть, у д. д., только в его возрасте… а вот у Ирены совсем иное дело, в этом можно не сомневаться, хоть она и прикидывается тихоней, словно и воды не замутит, — но тогда почему она в тот раз так смотрела на американца, тайком быстро взглядывала, а у самой бесенята в глазах, — ого, Ирена — тихий омут, она еще может преподнести сюрприз д. д., ничего удивительного, если Ирена сбежит от него, куда-нибудь в maisonnette fleurie…

«Я переведу тебе деньги на дорогу телеграфом poste restante[95]. Пришли только телеграмму; я встречу тебя на границе, и прежде всего мы поедем в Монте-Карло».

Да, можно себе представить, что было бы, если бы вдруг пришла открытка из Монте-Карло, что Валли сбежала, решила прокатиться на Ривьеру, — ух, от одной мысли о том, какую истерику закатит тетя Каролина, получив такое известие, хочется это сделать; а почему и не сделать, если представляется такая возможность?

«Потом мы поедем, куда только ты захочешь, в яхте есть каюта, а в ней настоящая кровать с пологом; я нанял повара-негра».

Просто трогательно, какой Марко наивный, правда, он слишком примитивен, а может, это не наивность, а первобытная сила, ах, как было чудесно, когда он подбросил ее вверх, в тот первый раз, высоко-высоко, так высоко, что у нее дух захватило, и потом этот запах лошадиного и мужского пота, и травы, и цветов, еще там рос большой желтый царский скипетр, наполовину сломленный. Да, может быть, она все-таки пошлет телеграмму Гелузичу, это же не значит, что она останется о ним навсегда, так только — на какое-то время, на большее он, верно, и не рассчитывает, и если… ну, да это зависит только от нее, он ее не удержит, если, например, в игорном доме ей встретится другой, с жадными глазами игрока, и влюбится в нее или она в него, нет, он в нее, ах, вздор, милый вздор, гм… а почему, собственно, вздор? Неужели можно удовлетвориться нудным домашним прозябанием, в которое превратили жизнь тетя Каролина, Оттилия и Елена (да, и Елена тоже) и Адриенна (особенно Адриенна, хотя и на другой лад), ах, страшно подумать, что можешь стать тетей Еленой, такой вот прокисшей мадам Бовари, только вместо мышьяка тетя Елена навсегда отравилась скукой, бррр, но сбежать к Гелузичу — не сентиментально ли, не романтично ли это? А потом все эти сплетни, хотя, конечно… нет, зачем возбуждать внимание и доставлять неприятности д. д., ишь ты, с каких это пор ее обуяла такая заботливость и деликатность? Э, все равно, во всяком случае, почему нельзя сделать так, как предлагает Гелузич, в конце концов он в таких вещах разбирается.