Прощание с мирной жизнью - [182]
Александр отсутствующим взглядом смотрел на последнюю фразу. Может, это плохое предзнаменование? Ах, к чему вообще писать? Он отодвинул свои заметки. Нет, он ничего не хочет знать. Он устал.
Но ему чувствовать усталость нельзя. Ведь это значит отказаться от себя — отказаться от Ирены. Ничто не указывало на то, что отношения между ними хоть сколько-нибудь изменились, и все же у него было какое-то предчувствие, и тут тоже на поверхности все было спокойно, а под ней что-то перемещалось, таяло, утекало, шло к концу.
Александр резко повернулся и вышел из комнаты.
XXIV
Ирена не слышала, как он вошел. Она стояла у окна и вполголоса напевала:
Александр остановился в дверях. Как уже не раз бывало, его и сейчас опять приятно поразило очарование всего ее облика.
Ирена перестала напевать, приблизила рот к окну и дохнула на стекло. Потом начертила что-то указательным пальцем на затуманившемся от дыхания кружочке, отклонилась назад и, пока стекло опять не стало прозрачным, не спускала с начертанного мечтательного и восхищенного взгляда.
Она снова дохнула на стекло и начертила что-то на помутневшем кружке. Насколько Александр мог разобрать, — это была вычурная, вся в завитушках буква, не то «Е», не то «С».
Он подался вперед, чтобы получше разглядеть, и под ногой у него скрипнула половица.
Ирена резко повернулась.
— Это ты, Александр? — Она отступила на шаг, теперь она касалась спиной стекла. Неужели это он, Александр, ее так испугал? Или она хотела стереть написанное? Но она уже подходила к нему, выражение лица у нее было спокойное, обрадованное. — Почему ты пришел сюда, милый? — Стекло за ее спиной было прозрачно, и ничего на нем не было.
— Я услышал, что ты поешь, и стосковался по тебе, — солгал он, — хорошо бы, если бы ты пела почаще и не только, когда одна. С твоим голосом…
— Ну что за льстец! И, пожалуйста, не заговаривай мне зубы: ты подслушивал — а подслушивать очень, очень гадко.
Он взял ее руку и поцеловал.
— Во-первых, у меня не было никаких гадких намерений, а во-вторых, тебе нечего скрывать, или, может… ты не хотела, чтобы я знал, чем ты сейчас занималась?
— Ага, проговорился: ты подглядывал. Отрицать теперь уже бесполезно. Возможно, ты подглядел невольно, охотно верю и поэтому готова смилостивиться и открыть тебе, что играла в «отгадку секретов». Детьми мы любили эту игру: надо дохнуть на стекло и написать на нем секрет, сокращенно, только первые буквы, а другие должны отгадать, что написано. Смотри, вот так! — Она дохнула и написала на затуманенной поверхности стекла «П. с. ш.». — Ну, что, по-твоему, это значит? Ну конечно же: «Пепи стащила шоколадку». А вот это — «Д. х. п.» — «Девушкам хочется поцелуев».
— А это? — Александр написал букву «С».
— Это? — В ее глазах зажглись золотые искорки. — Это может значить очень многое: «сладкое», и «солнце», и «страсть», и «смесь»! — Она взяла его руки и обвила ими свою шею.
Александр привлек ее к себе. Ресницы Ирены ласково коснулись его губ.
— Уедем, — шепнул он ей на ухо. — Уедем, Ирена!
Она молчала. Его это смутило, он поднял голову. Ирена смотрела не на него, а куда-то в пространство. И опять в ее темно-янтарных глазах зажглись золотые искорки.
— Ирена!
Она рассеянно повела плечами.
— Да, милый?
— Ты не слышала, что я сказал?
— Нет, нет, слышала.
— Ну и?.. — В голосе его звучал страх.
Разве можно уехать от себя самой? Эта мысль готова была слететь у нее с языка, но Ирена не высказала ее. Она закрыла глаза и кивнула. На ее темных ресницах повисли слезинки.
— Да, милый, если тебе этого хочется, уедем.
XXV
Зачем он это сказал?
Он сам не мог бы ответить. Весь этот солнечный летний день — и когда они ехали в открытом автомобиле, и когда вошли в загородную гостиницу, и когда гуляли в долине фиалок, и когда ужинали в комнате с альковом — весь этот день он держал свои чувства под контролем. Сейчас, примостясь в углу простого деревенского дивана, он смотрел на Ирену.
Она сидела на подоконнике. На светлом фоне вечернего июньского неба четко вырисовывался силуэт изящной женской головки с южным профилем.
Как хороша была сегодня Ирена! Сколько в ней было нежности, самозабвения! Словно… Нет, нет, не думать! Грудь разрывалась от мучительно-сладостного томления. И тут он сказал:
— Ирена, знакомо тебе это чувство? Тоска по непережитому? Страстное желание пережить то, о чем только мечтал? И это чувство нападает на человека как раз в минуты как будто безоблачного счастья? Знакомо тебе это чувство? — Он напрасно ждал ответа. — Ирена, что с тобой?
— Ничего, милый.
Ей стоило большого, почти непосильного труда негромко и обычным своим голосом вымолвить эти два слова. Как мог он угадать то, что творилось у нее в душе и чего она сама еще не осознала? Ей казалось, что Александр, подошедший к ней, сейчас услышит, как стучит кровь у нее в висках.
— Как хорошо! Как спокойно! — прошептал он, касаясь губами ее волос.
Ирена глубоко вздохнула и со стоном прильнула к нему.
