Прощание с мирной жизнью - [181]

— Роберт! — Адриенна постаралась придать своему голосу твердость. — Роберт, по-моему, я тебя отлично поняла, и мне хочется, чтобы ты знал: ты можешь на меня рассчитывать, как на товарища, твердо рассчитывать; так же, как… как я полагаюсь на тебя, Роберт, во всем.

Она протянула ему руку, он неловко взял ее и крепко пожал. Сколько-то времени они стояли друг против друга, держась за руки. Адриенна видела свое лицо в его серых глазах. Потом все затуманилось. Сердце ее разрывалось от неудержимой нежности, ей было жалко Роберта до боли, до слез. Медленно высвободила она свою руку, поднялась на цыпочки и поцеловала его в щеку, около рта.

Роберт отшатнулся.

Его смущение вернуло ей самообладание.

— Подожди минутку! — Она подбежала к гардеробу. — Я сейчас буду готова, и мы немножко пройдемся. Мне все равно надо попрощаться с дедушкой. Так. Теперь мы можем идти. — Она надела шапочку и кое-как убрала под нее волосы. Потом обернулась. Все еще продолжавшееся смущение Роберта придало ей задора. Она рассмеялась. — Мы как по нотам разыграли сцену клятвы на Рютли!^{88} Но клятва остается в силе, да?

XXIII

Адриенна ушла. Настроение Александра, только что такое хорошее, изменилось. Что это, грусть расставанья? Вяло покачав головой, Александр отказался от этой мысли. Нет, он не так близок с внучкой!

Адриенна пришла попрощаться, потому что этого требует приличие, — она пробыла у деда ровно столько, сколько положено, чтобы исполнить долг вежливости. Сказать «прощай» перед первой самостоятельной поездкой за границу и выслушать наставления на дорогу (которые ни он, ни она не воспринимали всерьез). Разговор их был выдержан в ироническом тоне, усвоенном ими после первой неудачной попытки поговорить по душам в тот день, когда они возвращались домой из полицейского управления. Прощание свелось к подтруниванию и двум-трем поцелуям; теперь Александр мог бы вернуться к прерванной работе — к статье в «Тагесанцейгере». Но вместо того, чтобы писать, он стоял у окна и смотрел вслед уходившей Адриенне.

Размахивая рукой, в которой она держала берет, и задумчиво покачивая головой с густыми каштановыми волосами, шла она по залитой солнцем безлюдной площади Радецкого; погруженная в свои мысли, она время от времени машинально меняла шаг, делала какое-то танцевальное па. «Да, она счастлива, — думал Александр, — такая походка бывает только у счастливых людей». Он старался доискаться причины охватившей его внезапной подавленности. Может, это сожаление о том, что у него нет душевной близости с этой своевольной девушкой, в чисто рейтеровском бунтарском стремлении которой к новому столько привлекательности? Или это воспоминание о его собственной первой поездке за границу в университет (в Лейпциг, где он познакомился с Марусей — своей первой любовью)? Или это опять мимолетное недомогание, как уже не раз случалось за последнее время, — тут же проходящее внезапное головокружение, недостаток воздуха?

Адриенна повернула на Мостецкую улицу и скрылась за углом. Александр отошел от окна. На письменном столе еще стояла фотография, которую она сняла с книжной полки, чтобы разглядеть вблизи. Это был недавно сделанный любительский снимок Александра: загорелый, с трубкой во рту, он разбирал, подняв брови, свежие гранки.

— Дашь мне такую фотографию, дедушка?

— Охотно. А тебе она нравится?

— Да. Ты на ней как живой.

— Гм. Знаешь, что ответил старик Мане одному другу, который тоже хотел получить фотографию, на которой Мане был «как живой»? Сфотографируйте цветы в моем саду, на таком снимке я буду как живой, лучше чем на самой лучшей моей фотографии.

— Хорошо сказано. Но где твой цветник, дедушка?

— Мой цветник? Мой цветник — это моя газета, мой рабочий кабинет, столовая во время наших семейных трапез — и площадь за окном!

Он опять смотрел на улицу. Нагретый жарким солнцем воздух дрожал, в струящемся мареве расплывались абрисы барочных фронтонов и бронзового маршала. «Кажется, они сейчас растают!» — мелькнуло у него в голове.

Страх ледяными пальцами сдавил ему горло. Александр встряхнулся. Подошел к столу.

Там лежал лист бумаги с заметками для статьи, подчеркнутыми синим и красным карандашом:

«Душное лето. Внешне все спокойно, инертно. (Даже в Албании, но это «далеко в Турции».) Картина более мирная, чем в летнюю пору предыдущих годов. Но что бурлит под поверхностью? — Россия опять вооружается. Петербургские «Биржевые ведомости»: Франция и Россия не хотят войны, но Россия готова к войне и надеется, что Франция тоже готова. «Кёльнише цейтунг» отвечает: Германия готова поднять перчатку. — Вильгельм II у Франца-Фердинанда в Конопиште. Совместные планы насчет средиземноморского флота? Франция увеличивает военный бюджет. Секретарь немецкого посла в Вене сказал корреспонденту «Таймс»: «Не уверен, удержится ли мир до осени!» Опровержение весьма слабое. — Информация Зельмейера: Конрад фон Гётцендорф не стесняясь говорит о последней возможности уберечь армию от разложения. «А в чем вы видите эту возможность, ваше превосходительство?» — «В превентивной войне, разумеется». — Поток шпионских процессов в Австрии, во Франции — везде. Речи при формировании в Вене Албанского легиона: в скором времени можно ожидать обострения разногласий между славянами и германцами. — Бикфордов шнур уже подложен (проверить, кто это сказал!). Чувство как у всадника на Бодензее»