Прогулка - [9]

Иногда, засыпая, она собиралась подумать о том, что там, у забора, классический, тысячи раз описанный в книжках портал, место перехода. От этих мыслей сон являлся стремительно, как пожарная машина на вызов, и о том, хочется ли ей воспользоваться порталом, Кира не успевала…

01.05.16

Думая о шиповнике, Кира шагнула вдоль запаха цветов, таящихся в сочной траве. Смотрела уже вперед, где яростно сверкала весенняя морская вода, перечеркнутая черными стволами деревьев, стоящих над обрывом. Шагнула еще и еще, оставляя позади траву и запах. И уже поднося к лицу фотокамеру, дернулась. В кармане легкой куртки требовательно зазвонил телефон.

Пока нашарила, одновременно шагая, звонок стал тише, еще тише, и смолк. Удивляясь, она посмотрела на экран, но там уже было тихо и пусто, вернее, маячила картинка обоев — черная ветка-иероглиф, наполовину занесенная желтым песком, давний ее снимок, очень удачный.

Звонок почему-то не определился. Она оглянулась, не слишком внимательно, не увязывая сигнал с тем, что происходило сейчас. И пошла дальше, останавливаясь и снимая, как приближается вода, затмевая сверканием черноту стволов и раскинутых веток, припорошенных маленькой зеленью. Слева шумели люди, в том кусочке парка, где на больших полянах были сложены грубые очаги, и там, в выходные побольше, но и в будни всегда кто-то занимался шашлыками, и вокруг бегали дети, размахивая бадминтонными ракетками. А впереди на кусочке старой клумбы расцветал церцис, пурпурно-розовые грозди цветков, таких сочных, будто росли для еды. И летали вокруг отягощенных цветами ветвей толстые пчелы-плотники.

Тут Кира застряла надолго. Отвернувшись от криков и мелькания фигур, отгородилась направленным вниманием. За полетом плотников нужно было следить, замедлившись внутри, не дергаться, пытаясь поймать вороненых летчиков видоискателем, все равно рука не успеет, хотя такие с виду толстые и солидные. Но если стоять терпеливо, знала Кира, то в кадр попадет и зависший над пурпуром плотник, и сразу несколько, деловито ползающих по ветвям. А еще не нужно смотреть, что получилось, и прикидывать, как оно вышло. Не так это важно, понимала она для себя, убирая со лба прядки волос, чтоб не лезли в кадр, даже если не получится, я уже тут, и у меня получилась я, стоящая перед невероятным церцисом, полным цветов и черных гудящих пчел, будто кованых из синего металла.

«Если бы я писала сказки…»

Она передвинулась, выбирая новое место. Теперь за ветками зеленела дальним фоном трава, а сбоку врезалась в кадр сверкающая серебряная синева воды.

Сказка была везде. На расстоянии шага вчера, на расстоянии вытянутой руки сегодня. Листья, такие прозрачные. Зеленая путаница травы. Златоглазка, складывающая драгоценные крылышки по длинной спинке. Узкий маленький уж, протекающий через комки глины к сушеным кучам водорослей на песке под обрывом. Пацанский смех бакланов, сидящих на древних скалах в сотне метров от берега. Крупные раковины песчаной мии, такие белые, что их можно различить с обрыва, через прозрачный слой воды, на которой восседают чайки.

Но писать сказки Кира не умела. Увиденное казалось ей таким самодостаточным и совершенным, что нагружать действо, плавно входящее в глаза и уши, каким-то сюжетом, никак не хотелось. У кого-то, понимала она, это получается, и тогда прочитанное или услышанное снова запускает мурашек по локтям, если оно гармонично, оптимально, если сказано так, единственно верно. А у кого-то не выходит, и тогда вместо мурашек — неловкость за автора, который решил порассказать, поразвлечь, и попутно — попоучать.

— Попо-попу… попу-попо…

Она проговорила смешное шепотом, чтобы никто не услышал, но нужно же было попробовать на вкус то, что сложили ей мысленно сказанные слова. В ответ на прошептанное загоготали бакланы. Кира мысленно попрощалась с плотниками, желая им хорошего взятка. И пошла дальше, меняя угол зрения, а заодно — настройки фотоаппарата. Вместо рассеянного света, смешанного с яркими тенями цветов и клейкими бликами свежих листьев церциса (они рождались не зелеными, а цвета густого меда, и каждую весну Кира заново восхищалась оттенками и фактурой), на снимках теперь будет совершенно белая воды, черные скалы с черными тенями, черные на них птицы, и камера не сумеет увидеть правильно, если не помочь ей.

Остров церциса оставался по левую руку, уходил за спину, и подходя к обрыву, рассматривая сверху прозрачную мелкую воду, Кира поняла, а он никуда не делся, будто лист, что спускался и присел на рукав. Каким-то образом церцис и черные толстые плотники обосновались на ее локте, на левом, продолжая гудеть, цвести и покачивать ветками, блестели медовой зеленью и распускались в апрельском свете насыщенным розовым пурпуром.

Точно так же никуда не делась страна трав, исходящих тайным цветочным ароматом, она существовала за спиной, казалось, оглянись и вот она — повисла в пространстве. И точно так же были с Кирой все перебранные за утро, все осознанные мысли, образы и воспоминания. И неосознанные тоже, подумала она, бережно поводя локтями, чтоб не нарушить, но засмеялась мысленно, понимая, раз оно тут, то уже никуда. Только если случится что-то. То, что вырвет ее из плавно наступающей гармонии. И швырнет. Но лучше не надо, попросила Кира, перестав улыбаться, хватит уже, нашвыряло, и одновременно покорно понимая — не ей решать, точно ли хватит. Но качели раскачивались, испуг уплывал, потому что еще ничего не случилось, а то, что происходило раньше, оно было раньше, и время милосердно затягивало горестные события ледком, он становился все толще, и через него уже можно было смотреть иногда, не боясь поранить глаза и мысли. Потому сейчас самое время ощущать другое, понимала Кира. Если мне для чего-то дано умение видеть, чувствовать и насладиться увиденным в полную силу, незачем отталкивать подаренное. Да, это кажется бесполезным. Я не шахматист, и не писатель, не иду за вдохновением, или прочистить мозги, и так получилось, что не жду конвертации этих ощущений в какую-то для себя материальную пользу. Просто радуюсь.