Прогулка - [7]

…Или Кира просто не замечала огромности мира слов? Как это было с зеркальной реальностью. Жила себе, зная, и вдруг поняла — я уверена, и думала, так же уверены и другие. А оказалось, для других это сказка, выдумки, романтический флер. Визионерство.

В этом парке она никогда не слушала музыку, тут жили птицы, в городе это ценно.

Так вот (и слева защелкал соловей, поразительно, и тут должны быть скобки в скобках, как подходит ему именно это слово — за-щ-щелкал, именно это он и делает), однажды, а может быть, сразу и дважды и трижды, она поняла, что выстраивая фразу, каждое слово проверяет, как свежие огурцы или летние помидоры на рынке. На вкус, на вес и наощупь, и чтоб аромат. И прекрасная форма. А еще они должны соединяться. Так, будто их притянуло друг к другу, и кусочки смальты легли в общий прекрасный узор, где нет сбоев, режущих глаз.

Яркие, просвеченные солнцем листья горстью на конце тонкой ветки, повисли над зеленью трав, янтарно-зеленые на изумрудно-зеленом. Кира остановилась, вынимая из сумки фотокамеру. И ушла в другую реальность, сосредотачивая себя в кисти листков, определяя верные границы кадра, его свет и его тени. Пусть на снимке будет видно, какая тонкая ветка, даже молодые листья отягощают ее, заставляя покачиваться, без ветерка.

И эти запахи. Сможет ли она снять так, чтоб картинка полнилась ими? Запахом новой травы, еще не срезанной и не измятой (все три запаха разные, знает Кира, один яркий и беспомощный, другой — сочный и печальный, а этот, новой травы — сплошной праздник, он закрыт в стеблях, как дом с яркими окнами, за которыми веселье, но дверь в доме нараспашку и туда можно всем), дальним запахом морской воды и слегка влажной глины обрыва, уходящего в пролив стеной, прорезанной корнями. А еще — запахом тепла, который тоже неоднороден, и его можно аккуратно и бережно расслоить на оттенки, как пальцами они в детстве слоили прозрачные камни слюды. Думали — слюда, оказалось, кристаллы гипса.

Кира закрывает объектив и морщит нос, уходя от листьев, которые забрала с собой, на снимках. Гипс — это совершенно не то. Он устойчиво связан с тяжелыми неуклюжими формами, с запахом больницы и неубиваемым, обязательно приходящим на ум — «проснулся — гипс».

Иная форма гипса обязана иметь свое название, решает Кира, снова смеясь и чувствуя себя королевой слов, подписывающей указы. Прозрачные тяжелые кристаллы, выпачканные глинистой пылью снаружи и несущие между тончайшими плоскостями такие же пыльные промежутки. А подденешь в нужном месте ногтем и, бережно отделяя, вот, держишь в пальцах тонкое, расписанное белыми, еще более тонкими трещинками, стекло. Конечно, волшебное, или — магическое, оба слова не так, чтоб хороши, но как-то же надо.

Будь осторожна, королева Кира, слова не просто цепочки из букв и слогов. Ты много читаешь, и тех, кто вдруг оказался мучительно недоволен языком, читала тоже. Если придумывать новые слова, все новые и новые, не значит ли это, что ты оказалась беспомощна с теми, которые есть? И язык откровения рискует превратиться в вопли и стоны того, чьи руки крест-накрест схвачены смирительной рубашкой. Сам он понимает, о чем кричит, но и только?

Ладно, решает Кира, а слева медлят, оставаясь, толстые мрачные туи, очень старые, я много не буду, и может быть, не буду совсем. Я только отмечу те сквозящие места в общем узоре, куда не подходят известные мне слова. И буду подыскивать. А если уж не найду, новое вдруг придет само? И вообще, хватит волноваться.

Она волновалась не из-за слов. Слева, как уже было сказано, ее сопровождали туи. Справа за свежепобеленным бордюром цвела жимолость, вперемешку с кустами спиреи. Там царили соловьи и солнце. В одном месте жимолость расступалась, открывая большие поляны новой травы. И Кира знала, когда она пройдет мимо просвета, и сделает вдоль бордюра еще шагов пять, то снова услышит запах. В марте его не было, и зимой тоже. Он появлялся в апреле и оставался до октября. Нежный и тающий, цветочный, и это вроде бы и не странно, рядом настойчиво пахла жимолость, и прилетал медовый аромат сливы. Но тут была лишь трава. Травища. Кира шла, ступала в волны запаха, он шел вместе с ней, вокруг, над, по сторонам. И вдруг исчезал, отпуская ее к запахам уже близкой морской воды.

Чудесно, да. Это было чудесно. А еще тут всегда было тихо. Даже если в парке бегали дети, проезжала машина, и под деревьями вились дымки от мангалов, — в границах дивного запаха стояла сонная, совершенно неподвижная тишина.

Кира знала несколько таких мест. Ах, да, еще нужно заметить, запахи вернулись к ней года через полтора после возвращения из мегаполиса. Там тоже думала — живу, думала пораженная Кира, когда оказалось, что ее нос становится носом лисы или зайца, думала, чую. Было так, будто вместо семи цветов, резко граничащих и немногих, вдруг стало — великое множество оттенков, тончайших, переливающихся, играющих на свету и меняющих себя.

Места, которые Кира нечаянно находила, были похожи в главном — они отличались от того, что их окружало. Еще в них стояла тишина, и не было времени. Оно там не двигалось, так нравилось думать Кире, не шевелилось, спало (глазам представлялась невидимая кошка, безмятежная, на диване).