Профессор Влад - [66]

Как бы не так! Профессор — видимо, для затравки — вежливо, но ядовито поинтересовался: уж не считает ли «милая Оленька», что пожилой, больной, усталый человек станет менять свои наработанные годами привычки ради её запутанных, скользких и, по сути дела, противозаконных махинаций?.. В ответ Ольга Валентиновна попыталась логически — как говорится, на пальцах — доказать Владу, что «грязная сделка» и для него будет выгодной: кабинет на первом этаже гораздо просторнее и светлее, там шире окна, не говоря уж о том, что старому профессору не придётся каждое утро преодолевать три крутых лестничных подъёма…

Тут-то всё и началось. Добрые пять минут Влад исходил воплем, не замечая, как меняется в лице Ольга Валентиновна — женщина вообще-то очень душевная, даром что бизнес-леди. Во-первых, орал он, у него врождённая агорафобия — «боязнь открытого пространства — если вы, Оленька, ещё не забыли того билета, за который я двадцать пять лет назад влепил вам „уд“!!!» Во-вторых, он вовсе не так уж и стар. Сейчас, например, он чувствует себя в отличной форме: «Может быть, единственное, что меня до сих пор в ней держит — это ежедневная борьба со ступеньками!! Вам бы хотелось, чтобы я совсем тут захирел!!!» В-третьих, ему, занятому человеку, автору множества научных трудов, статей и монографий, для плодотворного труда нужна спокойная обстановка, «а не щебет кумушек с педагогической кафедры! А не матерщина студентов, тусующихся у вас под окнами!!! Вы знаете, что у них там курилка? Нет?! А зря!!! Воспитание нравов молодежи — ваша прямая обязанность…» — и тэдэ и тэпэ. В общем, сделка не состоялась — и Ольга Валентиновна осталась ни с чем, если, конечно, не считать морального, а, скорее всего, и материального ущерба.

Было ли возмущение Влада искренним или он просто ухватился за удобный повод, чтобы поорать, — можно только догадываться. Так или иначе, я рада, что он тогда не переехал — и ни деканат, ни обе кафедры не стали свидетелями разразившейся вскоре грозы.

В тот вечер я шла к Владу не как женщина к мужчине, а по серьёзному делу. Вот уже больше недели он держал у себя черновой, но, увы, единственный вариант моей дипломной работы — держал и не отдавал; а у меня как раз появились новые данные, и мне не терпелось освежить ими замученный, затхлый, залежавшийся в казенной папке научный текст. Итак, я постучалась — чего не делала обычно — и вошла. Мой руководитель, которому изредка выпадали блаженные часы душевного равновесия, встретил меня радушно: без лишних слов щёлкнул мышью, убирая с экрана подругу скучных рабочих часов — простенькую стрелялку, затем лихо крутанулся на вёртком офисном стуле — и, пока я шла к нему, держал руки врастопырку, как бы зазывая меня в объятия. Но, стоило мне заикнуться о цели своего прихода, как он повел себя очень странно: сморщил лоб в гармошку, снова расправил, умильно заулыбался и замурлыкал себе под нос:

— Диплом, дип-лом… Лом-лом-лом… Против лома нет приёма — если нет другого лома. Юлечка, а, может, коньячку?..

Коньячок — это, конечно, здорово, но мне сейчас было не до мелких житейских радостей. Спокойным, сдержанным тоном я повторила свою просьбу. Влад тяжело вздохнул, нехотя покопошился в ящиках стола — потом в шкафу — потом на самом столе, где были хаотично разбросаны бумаги, — потом как-то уж чересчур небрежно посоветовал мне подождать до завтра: сегодня у него «нет времени»…

На что, собственно? И как это — нет? Я ведь только что своими глазами видела, как он гоняет «вервольфа»! Я собиралась уже возмутиться, как внезапно меня осенила неприятная, но единственно логичная догадка: он просто-напросто не может вспомнить, куда сунул мой труд!

— Что, Владимир Павлович, — старческий склероз? — добродушно спросила я, усаживаясь верхом на расшатанный стул. Вообще-то я хотела легко пошутить — и тем самым взбодрить беднягу, возможно, и впрямь уработавшегося до сомнамбулизма. Но то ли я недооценила степень коррозии, успевшей за это время разьесть когда-то блестящий ум моего друга, то ли шутка и впрямь вышла не совсем тактичной… в общем, профессор вдруг резко изменился в лице — и сквозь овладевший мной испуг я увидела, что он прямо-таки трясётся от обиды и гнева:

— Как вы смеете?.. — медленно, глухим шёпотом проговорил он, меж тем как его крохотное высохшее личико заливалось грозной желтизной, — как смеете вы глумиться над человеком втрое старше вас годами? Кто дал вам такое право?!

Только тут я с ужасом осознала, какого труда стоило Владу всё это время скрывать от меня, да и от себя, стремительность своего старения. Но слово не воробей… и вот несчастный старик, уличённый в старости, старится на глазах. Миг — и его тонкие губы вконец сморщились и поджались, тусклые глаза ушли под верхние веки так, что остался виден лишь краешек радужной оболочки, а узкая полоска между белком и нижним веком угрожающе покраснела. Показалось мне или нет, что на редких седых ресницах, словно стразы, сверкают слезинки?..

— Влад, — пролепетала я виновато, — я не хотела тебя обидеть, что ты?.. — Я осторожно дотронулась до его руки, но он со злобой отдернул её: