Профессор Влад - [62]

Да, кстати, зубы!.. Он вряд ли мог бы сосчитать, сколько раз та или иная трухлявая партнерша по игре в преферанс отлавливала его в очереди за свежим номером газеты или столовским кипятком, чтобы, очаровательно смущаясь, вполголоса спросить: «Скажите, где вам зубы делали?» К концу срока Влад привык лгать им и лгать цинично, изощряясь в названиях супердорогих клиник, известных ему лишь понаслышке: он уже по опыту знал, что, если сказать правду, в ответ неминуемо услышишь: «Надо же, какой вы молодец! В нашем с вами возрасте это такая редкость!» Никогда прежде, жаловался Влад, его не беспокоила стоматология — тьфу-тьфу-тьфу, повезло с наследственностью, — но тут, впервые за последние шестьдесят лет, начал ощущать в дёснах неприятное нытьё, и лишь богатый клинический опыт помог справиться с подступающим неврозом, — что не помешало ему (как говорится, «на всякий пожарный») посетить санаторского дантиста и две-три минуты слушать, как тот восхищённо ахает, ковыряясь в его ротовой полости.

А фильмы, ежевечерне идущие в стареньком кинозале на первом этаже столового корпуса!.. Чёрно-белые или радующие взор красками, выцветшими, как глаза соседей по столу; призванные вызывать слезливую ностальгию — или, наоборот, повышать тонус бодрыми названиями: «Старики-разбойники»; «В бой идут одни старики»; «Верные друзья» (Влад, конечно, не рассчитывал на ассортимент, предоставленный ему неизвестным другом в Центре Геронтологии, — но уж Дикую-то Орхидею могли бы показать, возмущался он.) Чего стоили «культмассовые мероприятия», список которых ежедневно вывешивался на стенде в холле того же столового корпуса! Один из таких списков Влад даже переписал на тетрадный листочек — специально, чтобы позабавить меня по возвращении; честно говоря, ничего забавного я тут не увидела:

«12.00 (библиотечный корпус) „Осень жизни“: Встреча с православным священником о. Виктором».

«15.30 (стадион) Конкурс ретро-шлягера «Моя морячка».

«18.15 (актовый зал) Конференция. Специалист по сердечно-сосудистым заболеваниям отвечает на ваши вопросы».

«20.00 Всем, всем, всем!!! Сегодня в нашем кафе — вечер знакомств „Кому за …дцать“! Будет концерт, викторина с призами и танцы до упаду!» «Вечер знакомств» Влад всё-таки решил посетить — хотя бы из праздного любопытства; своё намерение он выполнил, но долго просидеть там не смог — и покинул кафе задолго до окончания шоу, поняв, что «не вписывается в его формат». Впрочем, это была последняя попытка бунта. Уже через неделю скука и безысходность окончательно заели его — и он перестал брезговать даже таким развлечением, как: «Весёлая дискотека „Кому за …дцать“! Учимся танцу „Летка-енка“ и пляшем до упаду!!!»

В сущности, все эти эпизодики сами по себе были не так уж страшны — в особенности для человека, наделенного иронией (а, тем более, аутоиронией), которой Владу было не занимать стать. Но гораздо хуже была сама атмосфера «Геронтума» — поначалу почти неощутимая, но постепенно проникающая через поры в кровь и мозг даже самых моложавых постояльцев: тошная, гнетущая атмосфера старости, которая — несмотря на то, что все лозунги «Геронтума» призывали бороться с ней до полной победы, — явно была возведена здесь в культ. Вот и он, Влад, уже к середине срока обнаружил, что безвкусные и грубые подколки массовика-затейника доставляют ему тайное удовольствие, — а ближе к отъезду поймал себя на том, что во время ностальгического киносеанса его нос становится мокрым…

Влад описывал мне всё это с тихим смехом, — но, чем дольше я слушала, тем страшнее мне становилось. Смех его звучал как-то неестественно; я явственно слышала в его голосе неуверенность и, пожалуй, страх. В глазах читался вопрос: «Не постарел ли я, не превратился ли и впрямь в глубокого старца?»; я понимала, что Влад ждет от меня ответа или хотя бы знака. Но что я могла ему сказать? Любые проявления сочувствия, попытки разубедить тут же превратились бы в свою противоположность — он сразу почувствовал бы фальшь. У меня был лишь один способ доказать, что в его пороховницах ещё есть порох, — к нему-то я и прибегла, когда история о зверствах «Геронтума» подошла к концу. В спальне, на тумбочке, в массивной вазе стояла моя роза — она уже полностью распустилась, но я без сомнения узнала её по ярко-алому окрасу, огромным шипам и валяющемуся внизу, на полированной поверхности, спиралевидному обрывку золотистой ленты.

5

В начале зимы мы с Владом, решив придать нашим отношениям культурный оттенок, собрались в театр. На что, куда идти — мне, не ахти какой театралке, было, в сущности, всё равно, так что, выбирая (Влад с удовольствием препоручил мне инициативу), я руководствовалась, в основном, соображениями удобства. Не своего — профессорского. А то он вечно ворчал, что, мол, терпеть не может «тащиться куда-то за тридевять земель», — и даже старый добрый «Современник» его теперь не устраивал: «Как будто на работу едешь».

В итоге у меня в кармане оказалось два билета в крохотный «молодёжный» театрик — бедненький, малоизвестный, ютящийся в тесном подвальчике с плохой акустикой — зато в соседнем Калмыкову доме, что, по-моему, с лихвой искупало все недостатки. Зрелище, можно сказать, преподносилось Владу в постель, на блюдечке с золотой каёмочкой — пусть-ка теперь попробует отговориться нехваткой времени, усталостью или скверным самочувствием!.. (Тем более что идея была его!)