Профессор Влад - [51]

Уж и не вспомнить, что за спектакль давали в тот вечер в «Современнике» (тоже, кстати, пиковом месте калмыковской жизни!), — но к десяти вечера на остановку валом повалил народ — не до конца остывшая зрительская масса; косвенным образом это обстоятельство и заставило, наконец, Влада замолчать. Когда пять минут спустя мы поднялись в салон трамвая, нам на двоих досталось, как выразились бы мои родители-физтехи, «одно и только одно» свободное местечко; видимо, боясь упустить и эту вакансию, профессор с кисленькой улыбочкой предложил мне устроиться у него «на коленочках». К вечеру я чувствую себя уставшей, так что, при всей моей девичьей стыдливости, отказаться было бы неконструктивно; я уселась, Влад сцепил руки замком на моём животе — и больше до самого конца пути не произнёс ни слова, лишь время от времени я ощущала затылком его тёплое, чуть влажное дыхание, а при особо резких остановках он утыкался носом в мои волосы. Народ уже давно рассосался, опростав места, но мы оба из какой-то странной неловкости не осмеливались шевельнуться — и опомнились, лишь когда пришла пора выходить.

Я надеялась: он предложит проводить меня до дому. Не предложил… Нет, предложил! — как раз в ту секунду, когда я, тихо вздохнув, смирилась с разочарованием: изогнул руку в элегантную петлю и выразительно посмотрел на меня. Я с готовностью за него уцепилась — и мы, вновь слившись, таким образом, в одно целое, зашагали по тихой улочке мимо помпезных и романтичных, старинных или выстроенных «под старину», по-вечернему молчаливых строений.

Одно из них занимает школа, где я училась когда-то: само здание было пока скрыто от наших взоров, зато с каждым шагом все отчётливее вылепливался грубый рельеф коры двух огромных, раскидистых, узловатых дубов, безжалостно взламывающих могучими корнями пришкольный тротуар — я знала, что они посажены выпускниками 40-го года, из которых никто не пережил 41-й: уже на моей памяти деревья были снабжены массивными мраморными досками, что, словно мироточивые иконы, ежегодно во время весеннего сокодвижения заливались коричневатыми подтёками. Сейчас, в слабом свете уличных фонарей, это производило ещё более мрачное и трагическое впечатление, нежели днём; дорога была пустынна, и звук наших шагов, гулко раздававшийся в тишине, казалось, пронизывал улочку насквозь от истока до устья.

— Моя школа, — задумчиво произнёс Влад, когда последнее старое дерево осталось позади; хотел сказать что-то ещё, но передумал — и, как мне показалось, погрузился глубоко в свои мысли: лицо его, освещённое мертвенно-фиолетовым светом фонарей, представляло собой неподвижную маску печальной сосредоточенности.

Поняв, что он, по-видимому, вспоминает что-то, мне неведомое, я поспешно отвела взгляд и уставилась на тихо ползущую под нашими ногами тускло-сливовую дорожку тротуара. Две человеческие тени, ежесекундно клонируемые фонарями, без остановки разыгрывали на ней маленький, но весьма поучительный спектакль в социально-психологическом духе: едва народившаяся тень, поначалу блёклая и слабенькая, медленно, но неумолимо набирала силу, исподволь высасывала жизнь из своей чёрной, чёткой предшественницы, постепенно и хитро оттесняла ту на задний план в расчёте самой сыграть её роль — и, наконец, добившись своего, две-три секунды праздновала победу, не замечая, что сзади уже подрастает следующая, с виду совсем неопасная кандидатура на место под фонарём…

— Остановимся, — вдруг сказал Влад, и я вздрогнула от неожиданности. — Я хочу вам кое-что показать.

Я растерянно огляделась: размышления, навеянные тенями, так увлекли меня, что я совсем перестала следить за дорогой и даже не заметила, как мы успели миновать больше двух её третей.

Мы стояли у небольшого трёхэтажного особняка, в стенах которого не так давно обосновалась богатая, по-видимому, иностранная фирма: въехав сюда три-четыре года назад, новые хозяева привели в порядок дряхлое, полуразрушенное строение, придали фасаду весёлый изумрудный колер, вымостили тротуар у подъезда белым кирпичом и по-новому застеклили окна, сделав их зеркальными с внешней стороны. Красиво. Но Владу, оказывается, не было никакого дела до фирмы:

— Посмотрите, — тихо сказал он, — в этом доме когда-то жила моя покойная жена. Вот её окна.

Окно, на которое он указывал, располагалось так низко, что мы с профессором, стоя перед ним, могли видеть свои отражения почти в полный рост — две тёмные, расплывчатые, плохо различимые в полумраке фигуры, одна почти на голову выше другой. Немудрено, сказал Влад, за шестьдесят лет асфальтовый слой здесь утолщился, должно быть, на добрый метр; но в то время, о котором он говорит, окна располагались достатоШно высоко — так, что маленькому и тщедушному второкласснику приходилось изо всех сил подпрыгивать, чтобы хоть на секунду предстать перед удивлёнными синими очами своей юной пассии.

Лицо Влада Вспоминающего было спокойным и торжественным. Вот на этом самом месте, Юлечка, где сейчас отражается ваше милое личико, полвека с лишним тому назад можно было увидеть столь же милую Симочку, её тугие косички с белыми бантами и светлую, вьющуюся чёлку: письменный стол, за которым она, круглая отличница, готовила школьные задания, стоял точнёхонько у окна, куда он, хулиганистый пацан, швырял и швырял мелкими камушками, пока оно не распахивалось настежь и вместо ожидаемой Симочки в нём не появлялось толстое, красное от злости лицо её бабки (она, кстати, так и не дожила до внучкиной свадьбы с ненавистным ей «лиходеем»).