Профессор Влад - [50]

Я доверчиво предположила, что сам-то Влад, наверное, чертовски умелый конькобежец, раз говорит так; в ответ он пожал плечами и высказался в том духе, что, дескать, невозможно узнать, умеешь ли ты плавать, не войдя в воду. Вот дождёмся зимы — тогда и посмотрим, удастся ли ему, как много лет назад, посрамить моих ровесников быстротой и лёгкостью пируэтов…

— По правде говоря, — добавил он с мечтательным вздохом, — теперь мне уже и не вспомнить, когда я в последний раз вставал на коньки…

Это неожиданное признание ужаснуло меня; в панике я заявила, что предпочла бы сразиться с ним в каком-нибудь ином, более спокойном виде спорта — в шахматах, например. Конечно, я далека от того, чтобы подвергать своего друга возрастной дискриминации, — но ведь, как известно, к шестидесяти пяти годам координация движений существенно ухудшается, да и прочность костей уже не та. Уверен ли он в своих возможностях?.. В ответ Влад снисходительно рассмеялся:

— Известно ли вам, Юлечка, — вопросил он, картинно подперев щёку рукой, — о таком явлении, как динамический стереотип?.. Вижу по вашему милому личику, что неизвестно. А между тем вы должны были проходить эту тему ещё на первом курсе. Меньше надо спать на лекциях, дорогуша!..

Теперь возмутилась я: уж чего-чего, а заснуть на лекции я за все эти годы ни разу себе не позволила — то были, как сказал бы Гарри, «грязные инсинуации». Влад нетерпеливо помахал рукой:

— Хорошо, хорошо (то есть я хочу сказать «ладно», а вовсе не оценить ваш ответ «четвёркой», как вы, не дай бог, подумали!) В таком случае, дорогая, вы должны не хуже моего знать, что телесная память — так называемый навык — способна дать сто очков вперёд памяти сознательной. Приведу пример. Вот вы, скажем, наверняка проходили в школе стихотворение Лермонтова «Кавказ». А между тем, если я попрошу вас сейчас процитировать хотя бы строфу, вы навряд ли сможете выполнить мою просьбу. Нет, вовсе не потому, что зубрили из-под палки. Просто человеческая память, как и компьютерная, ограничена в объёме, — а, значит, мозг вынужден постепенно избавляться от лишней информации; если бы это было как-нибудь не так, произошла бы перегрузка, и мы с вами потеряли бы рассудок. В клинической практике нередки случаи, когда именно так и происходит — если участок мозга, ответственный за процесс «отсева», редуцирован или повреждён.

Между тем опыт динамического характера — такой, как, скажем, умение кататься на велосипеде или коньках, — откладывается в подсознании навечно, и, даже если мы годами не вынимаем его оттуда, при первой же надобности наше тело совершает необходимые действия как бы само собой, словно получило необходимый навык только накануне. Так пальцы пианиста, даже если он долгое время не упражнялся в музицировании, «вспоминают» нужные движения, едва прикоснувшись к клавиатуре; если бы это было как-то иначе, мы никогда не услышали бы того множества чудесных произведений, которые сегодня радуют наш слух: ведь ни один человек, даже самый способный, не в состоянии удержать в сознании столь сложную последовательность динамических действий, какая требуется для игры (не только на фортепиано, но и на любом другом инструменте!)

А теперь проведём небольшой эксперимент. Вот скажите-ка, Юлечка, в какую сторону поворачивается у меня вентиль холодного крана — вправо или влево?.. Не помните?.. Хе-хе, то-то же. А теперь встаньте-ка и подойдите к раковине. Подошли?.. А теперь поверните вентиль. Оп!.. Молодец! Видите, пошла вода. При этом вы даже и не задумались о том, куда крутить: просто повернули — и всё. А между тем ещё секунду назад вы даже под пытками не смогли бы припомнить направление движения, необходимое для того, чтобы достичь избранной вами — мною — цели. Вот это, Юлечка, и есть динамический стереотип. Итак, согласно изложенной мною только что теории, стоит мне только оказаться на льду, как моё тело самостоятельно, без участия сознания, вспомнит, как надо себя вести.

Сделав этот вывод, Влад удовлетворённо замолчал и несколько секунд прихлёбывал чай, успевший уже слегка остыть.

Но, видно, тема коньков (а, может, коньяка?) разбудила в нём ностальгические настроения. Аккуратно выключая компьютер, убирая в шкафчик дочиста вымытую посуду, одеваясь, покидая со мною об руку кабинет, а затем и само пустынное здание (за разговорами мы и не заметили, как стемнело!), медленно и мучительно двигаясь к трамвайной остановке, расположенной над уровнем моря едва ли не километром выше, нежели мраморное факультетское крыльцо, профессор Калмыков балаболил и балаболил, не замолкая ни на секунду и, видимо, с головой погрузившись в аУтобиографические воспоминания: сперва о катке («…и вот, помню, зимний вечер, тьма вокруг, хоть глаз выколи, — только два огромных фонаря с противоположных сторон освещают широкое белое ледовое пространство; а там, где световые круги смыкаются, краями цепляя друг друга, стоит Она — такая прелестная: белая вязаная шапочка, шарфик в серо-красную полоску, коротенький полушубочек, клетчатая юбочка-гофре, а на ножках — коньки…»), затем — о первом поцелуе, случившемся во время лунной прогулки по набережной Москва-реки, — а потом и о самой цели нашего путешествия: памятнике Грибоедову, который, пока мы добирались до него, из неоспоримой культурной ценности успел превратиться в место встреч и дружеских попоек абитуриента, студента, аспиранта, доцента и, наконец, профессора Калмыкова со товарищи.