Профессор Влад - [31]

— Что «потом»?.. — жадно спросил Гарри, у которого от волнения даже рот приоткрылся, — что, что было потом?..

Девушка пожала плечами. А что потом? Ничего… Чиркнул «отл» в зачетке и отпустил; ничего больше, в общем-то, и не было, — ну, можно ещё добавить, что с тех пор, встречая Анну в коридоре, Мастодонт очень вежливо и проникновенно с ней здоровается…

— Ну ещё бы, — промурлыкал Гарри, окончательно приходя в себя, — я отлично понимаю старого дурака…

Губы его, сложившиеся в знакомую мне с детства ухмылочку, больше не дёргались: видно было, что Аннин рассказ произвел на него в высшей степени благоприятное впечатление.

— А взглянуть-то можно?.. — игриво спросил он. — Можно взглянуть на боевой трофей?..

Анна, аккуратно порывшись пальчиками в крохотной чёрной сумочке, висевшей на спинке стула, с готовностью извлекла оттуда заветную зелёную «корочку» — несомненно, предтечу будущей красной: весь факультет знал, что Русалочка не только первая красавица курса, но ещё и одна из самых многообещающих студенток МГИПУ им. Макаренко. Вровень ей был разве что сам Гарри — во всяком случае, до того дня, как на его пути баррикадой встал Мастодонт. Впрочем, брат, согретый выпитым и услышанным, уже позабыл о своем постыдном поражении. Бережно приняв из пальцев своей подруги потертый «вещдок», раскрытый на нужной странице, он приблизил его к глазам и с выражением прочёл… нет, не может быть… — «Мед. психология — отлично. Влад. Калмыков».

5

Почтенные коллеги, я слышу, интересуются (надеюсь, это сугубо профессиональное любопытство): ну-с, и что же я предприняла, узнав, что мой виртуальный друг так счастливо материализовался в стенах факультета? Что почувствовала — и что подумала? Захотела ли тут же увидеться с ним — или, наоборот, бежала встречи, удручённая слишком явной аморальностью «Мастодонта»?.. Обрадовалась или ужаснулась?..

Разочарую: ни то, ни другое. Мы ведь не переписывались почти три года, за такой срок любая девушка утешится, даже если она не страдает аутизмом, сиречь самодостатоШностью, — а что уж говорить обо мне, которую в тот миг неожиданное совпадение слегка позабавило и только. Я вовсе не собиралась ни подстерегать профессора у дверей кафедры, ни (боже упаси!) просить названого брата познакомить меня со своим заклятым врагом. Тем более, что встреча наша и без того была неминуемой: имея очень смутные представления об уходе за новорожденными, я всё же подозревала, что Машенька Игрунова, разродившись, едва ли сразу помчится назад к преподавательскому столу…

Словом, стоило Анне захлопнуть зачётку, как я благополучно забыла о Владе Калмыкове — так всегда забываем мы о том, что, как нам кажется, всё равно никуда от нас не убежит! — и минуло полгода, прежде чем игрунья-судьба вновь решилась напомнить мне о нём.

Это было уже поздней весной, а точнее — в разгар первомайских праздников, когда вдруг случился «нежданчик»: в Москву — после трёх с лишним лет обиженного молчания — приехал (в гости, конечно!) Оскар Ильич. Был он весел, не поминал былого, подросшим питомцам привез памятные подарки: мне — толстенную «Занимательную ботанику», Гарри — новенькие, ещё пахнущие древесиной и лаком шахматы, над которыми, по дядиным уверениям, дед Илья трудился около года; получилось, по-моему, вполне сносно (особенно если закрыть глаза на яркую индивидуальность каждой из фигур, любовно выточенных и окрашенных старательными стариковскими руками в разные цвета), — но мой братец-сноб, лишь мельком взглянув на презент, высокомерно заявил, что, дескать, ему, медалисту-разряднику, многократному чемпиону юношеских турниров, противно не то что играть, а даже просто прикасаться к такому убожеству.

Я нашла, что дядя похорошел: минувшие годы наделили его множеством ярких отличительных черт. Он почти полностью облысел, и его череп оказался густо усеян веснушками всех оттенков коричневого и жёлтого; кое-что жёлтое обнаружилось и во рту — то были роскошные золотые зубы, пришедшие взамен унылых зияющих пустот. Хищно сверкнув ими, он извлек откуда-то из недр пиджака литровую бутыль «смирновки» и выразительным жестом защёлкал пальцем по горлу; но так как мои родители ещё не успели забыть, сколь отвратителен, мерзко-хвастлив и приставуч становится Ося во хмелю, то поспешили замять тему — и тут же под каким-то благовидным предлогом убрались из дому, оставив нас с дядей наедине. Мне приятно заметить, что гость, кажется, даже обрадовался этому.

Он осознал, наконец, что мы с ним, по сути, однокашники, только разнесённые во времени; мысль эта успешнее, чем водка, помогла ему дойти до кондиции — и уже после третьей стопки он замучил меня расспросами о преподавателях, которых знал когда-то (иные даже учились с ним на одном курсе!) Пара-тройка лекторских перлов и несколько заезженных студенческих баек, которые я преподнесла дяде в наивной надежде, что он удовлетворится этим и отстанет, заставили его закатиться в приступе нервного кудахтающего хохота.

— А кто у вас патопсихологию ведёт? — с жадным интересом спросил он, когда отсмеялся и пришёл в себя. — Не Палыч, нет?..

Может быть и «Палыч», не знаю: Гарри почему-то упорно избегал называть Мастодонта человеческим именем, а мне «доцент Влад» по отчеству не представлялся, да и патопсихология у нас должна были начаться только в будущем году. Так я и ответила дяде, которого мое равнодушие возмутило до крайности: