Профессор Влад - [33]

…Ну, если так, то ты, конечно, должна знать о механизме импринтинга у утят. Это очень интересное и поучительное явление: только-только вылупившиеся птенцы принимают за родителя первый движущийся предмет, который попадется им на глаза, — например, экспериментатора, — да так и бегают за ним гуськом, не отставая ни на шаг и не обращая внимания на протестующие крики мамы-утки…

Тут дядя Ося двумя пальцами изобразил на покрывале, как бегают утята. — Ути-ути-ути!.. — засюсюкал он и мерзко захихикал, сложив губы трубочкой. — Ути-ути!..

Смех этот явно не сулил мне ничего доброго, и всё же я не вытерпела и спросила:

— Ну и к чему всё это?..

— А вот к чему, — ответил дядя, чьё хихиканье уже успело перейти в истерический животный хохот. — Ты, — он брезгливо ткнул меня пальцем в плечо, — ты и есть такой утёнок-аутёнок. Это я сделал его из тебя. Моя физиономия… — тут он, к моему испугу, с силой хлопнул себя по дряблой веснушчатой щеке так, что аж зазвенело, — да-да, именно моя глупая рожа была первой, что ты восприняла как человеческое лицо; и возник импринт: теперь в каждом, каждом лице ты видишь, способна видеть лишь то, первоначальное, и я знал это с самого начала, знал, мог изменить, но не захотел, не захотел — а теперь уже поздно, поздно…

И дядя Ося, вновь упав лицом в подушки, громко, с наслаждением зарыдал.

Сквозь слёзы он, впрочем, продолжал бормотать что-то — и, хорошенько вслушавшись, я даже разобрала несколько слов: оказывается, больше всего дядя раскаивался в том, что, «как Иуда», предал своего Учителя. В роли Христа, по-видимому, выступал всё тот же великолепный Палыч — он же Влад Калмыков, певец волшебных миров аутизма. Но мне вдруг стало не до евангельских аналогий — я осознала смысл дядиного признания. Если только он не лгал, то получалось, что каждое новое лицо, которое я встречаю на своем пути — он, Оскар Ильич. Куда бы я ни взглянула, я вижу Оскара Ильича. Вот Оскар Ильич — подросток; вот он же — семидесятилетний; вот Оскар Ильич, только-только тронутый старостью. Оскар Ильич, каким он был бы, решив набрать вес. Оскар Ильич, отпустивший усы, но все равно узнаваемый. Оскар Ильич, изменивший пол, а, может быть, родившийся женщиной. Оскар Ильич forever. Что ж, подумала я, если это так, то положение моё и впрямь незавидно.

Часть III

1

Знакомо ли вам, коллеги, такое: ждёшь чего-нибудь, ждёшь, а оно бац! — и застаёт тебя врасплох? (Так убегает кофе, стоит на миг отвести глаза от плиты).

Знакомо?.. Ну, значит, вас едва ли удивит, если я скажу, что ничего не ёкнуло во мне при виде высокого старика с густой шевелюрой, заглянувшего в аудиторию как раз в тот момент, когда наша преподавательница семейной психологии Наталья Михайловна — изящная дама-треф с крохотным пучком на затылке — перешла от женского типа оргазма к мужскому, вдохновенно прокричав с трибуны:

— Запишите, ребята, — особенность номер один: первые пять-десять минут после кульминации ему абсолютно всё равно, ЧТО рядом с ним лежит!..

Никто её не слушал. Да, собственно, и слушать-то было некому: унылое ноябрьское утро выдалось на редкость хмурым — и то, что мы, трое четверокурсников, нашли в себе силы хотя бы просто приползти на первую пару, само по себе было грандиозным событием. Я давно забыла ручку на страницах конспекта и теперь, устремив глаза в окно, задумчиво созерцала лаконичный пейзаж: голые ветви тополей на фоне белесого неба — и фрагмент круглой башенки с декоративным поперечным выступом, по которому взад-вперед прохаживаются голуби.

Мои сокурсники… они защитились вчера, и, думаю, уважаемая комиссия их ещё помнит. Даже я при встрече всегда узнаю их безо всякого овеществления. Саша Курский — чудо-богатырь с румянцем во всю щёку, единственный блондин на курсе, — и Аделина Власюк, девушка совсем без волос. Мы её никогда Аделиной не зовём, только Эдиком или Эдичкой. Это ещё с первого дня пошло, после того, как… нет, это по-другому надо рассказывать. Представьте себе: идёт занятие, вы читаете лекцию, всё тихо, только слышно, как поскрипывают о бумагу ручки старательных студентов… и вдруг бах! дверь с треском распахивается — и худое лысое существо с ярко-алым ртом, в маскхалате и «гриндерах» врывается в аудиторию и вопит: «Что, суки, не ждали?! Это я, Эдичка!!!» (Помню, Борис Алексеевич, наш «общий психолог», очень смеялся.) Так она и осталась Эдиком — даже некоторые препы её так зовут.

Итак, в то утро я смотрела в окно, Санёк дремал, уютно пристроив голову на руки, а Эдичка, сосредоточенно закусив губу, играла в тетрис. Когда вошёл старик, все слегка встрепенулись, но тут же, не найдя в нём ничего интересного, вновь вернулись к своим занятиям. Впрочем, седовласого гостя это смутило не больше, чем сомнительная тирада об особенностях его сексуальности. Аккуратно прикрыв за собою дверь, он приятно улыбнулся (то есть насильственно свёл ротовые мышцы в тонкую злую полоску), сострил что-то насчёт того, что мы, мол, нарочно расселись подальше друг от друга — как бы размазали икру по тарелке; затем шагнул к трибуне и, смерив Наталью Михайловну брезгливым взглядом, приказал: