Призовая лошадь - [64]

Гонсалес присоединился к группе лидеров, состоящей из четырех или пяти лошадей. Сложилась довольно странная и нелепая ситуация. Сегодня я могу об этом рассказывать с полной объективностью и со всеми подробностями, так, словно события развивались несколько часов, а не несколько секунд, как на самом деле. Весь заезд длился одну минуту сорок четыре и три пятых секунды. Выходя на финишную прямую, Лонгден, по обыкновению, во избежание всяких неожиданностей прижался к ограде. Его почти уже доставали лошади, обычно начинавшие бег не торопясь: Мафоста и Вино Фино. Фаворит Он Траст со ста тридцатью фунтами лишнего веса, — что при таких обстоятельствах по меньшей мере равнялось тонне, — вышел из игры. Адроге не нашел в себе достаточно силы, чтобы сделать свой классический финальный рывок, и безнадежно отстал. Гонсалес был прикрыт Фэр Тракл, Мафостой и Вино Фино. Он шел не рядом с ними, а именно позади. Положение сложилось драматическое, хотя и было очевидно, что у Гонсалеса сохраняется напор для выигрыша. Но как преодолеть этот живой барьер из лошадей? Никто не хотел уступить ни одного миллиметра. Мистер Гамбургер, бледный, скрипя зубами, вцепился в мою руку. Впервые я ощутил все безумие нашей затеи. Ничтожные секунды определяли нашу судьбу. Тот, кто не держал фортуну за хвост, никогда не сможет понять моего волнения в этот момент! Вот она, гротескная и абсурдная природа денег!

В таком случае счастливая развязка была бы почти чудом. А может быть, это было и в самом деле чудо? В игре в кегли иногда случается, что брошенный шар проходит сквозь строй кеглей, как будто не задевая их, и вот когда уже кажется, что шар пущен мимо, кегли вдруг начинают падать, как если бы легкий ветерок, вызванный движением шара, повалил их. Шар вонзается в пустоту, а позади — полный разгром. Понятно, что в глубине души игрок отлично понимает, что кегли сбил вовсе не ветерок. Но как в этом убедиться? Такие вещи происходят в мгновение ока. Так случилось и в этом заезде.

Яростно работая хлыстом, Идальго заставлял Гонсалеса вклиниться в ряд бегущих впереди лошадей. Тот, казалось, нюхом учуял опасность и сердцем ощутил отчаянье своего хозяина. Гонсалес, закусив удила и теснясь к барьеру, как гром, обрушился на своих соперников. Затаив дыхание я смотрел на его маневр, потом в страхе закрыл глаза. Открыл я их тогда, когда толпа взревела от ужаса. Вино Фино вздрогнул, у него подкосились передние ноги и, пригнув голову, с отчаянным, душераздирающим ржанием он рухнул на землю. Чтобы не раздавить упавших, жокей Мафосты рванул лошадь в сторону, а Лонгден, стремясь не упасть, прижался к ограде, сбился с темпа, затем снова выскочил на середину дорожки и продолжал скачку. Но было поздно. Гонсалес подобно урагану несся по финишной прямой к заветной черте. В каком удивительном ритме работали его ноги! Это был пепельно-белый Пегас, одержимый сверхъестественным стремлением, сметавший все на своем пути. Зрители следили за перипетиями борьбы, затаив дыхание. Когда Фэр Тракл снова припустила в надежде наверстать упущенное, на трибунах раздался грохот, вскоре перешедший в некое подобие стона, — Гонсалес, нещадно подстегиваемый Идальго, пересек финишную черту. Заезд кончился. Гонсалес стал победителем.

Мистер Гамбургер бросился мне на шею плача. На трибунах царила полнейшая растерянность. Всякий раз, когда происходит подобная неожиданность, большинство публики начинает протестовать, рвать билеты, осыпать проклятьями не только сильных мира сего, но и мира того, потустороннего, разносить на все корки своего жокея, виня его в проигрыше; но в конце концов все успокаивается, зрители сосредоточиваются на следующем заезде, погружаются в изучение «Рейсинг форм» и навсегда забывают происшедшее. На этот раз возбуждение не проходило долго. Неслись возгласы: «Foul! Foul!»[38] Группки игроков в вылезших из штанов рубахах, без шляп, с вылупленными, ошалелыми глазами носились взад и вперед, крича и потрясая в воздухе газетами и программками. Они требовали пересмотра заезда и наказания. «Foul!» — орали они, осаждая судейскую трибуну. Там, сдерживаемые решетками и нарядами полицейских, они вздымали кулаки и продолжали выкрикивать проклятия и угрозы. Кто-то стал бить бутылки и ломать стулья. Другие сгребали вороха бумаг и поджигали их. Полиция приступила к активным действиям.

Лошади возвращались в паддок. Публика свистела. Спешивались жокеи. Гонсалес, галопируя с презрительной элегантностью, приближался к кругу для победителей. Его приветствовали оглушающим свистом. Казалось, что в зрителей вселился бес, что они вот-вот ринутся с трибун, вылетят на скаковую дорожку и линчуют и моего коня, и Идальго в придачу. Внезапно протестующий свист сменился ревом удовлетворения.

— Что случилось? — спросил я мистера Гамбургера.

Публика бешено зааплодировала.

— Ничего особенного. Просто нас хотят лишить победы в заезде. Вот и все. Смотри, — сказал он, показывая на светящееся табло.

Там большими желтыми буквами было написано: «Inquiry», что значит: «Опротестовано». Голос диктора, перекрывая гул толпы, возвестил: