Призовая лошадь - [63]

Джонни Лонгден, знаменитый Джонни Лонгден, вошел детскими шажками, со своей собачьей мордочкой в мелких морщинках, презрительно-снисходительный, уверенный в себе, помнящий, что за ним миллионное состояние. Следом, беззаботно улыбаясь, в шапочке, сбитой на затылок, жуя резинку, шествовал Глиссон; далее Вестроуп, широкоротый, похожий на паяца, с двусмысленным взглядом; Шумейкер, по прозвищу Молчун, с приоткрытым зубастым, как у щелкунчика, ртом, щелками восточных глаз, весь будто литой из стали; Адамс, большеголовый крепыш, похожий на карлика из волшебной сказки; Вилли Фрай, миниатюрный индеец, словно проглотивший аршин, с вогнутыми внутрь носками ног; Невес, португалец, всегда безумно сосредоточенный и непроницаемый, однажды умерший, свалившись с лошади, и через несколько часов воскресший. Идальго в черно-красном костюме, с глубоким шрамом через всю щеку и сверкающими глазами ничуть не выбивался из этого пышного ансамбля. С момента, как он вошел в паддок, он не раскрыл рта. Он весь был сила и решимость и видел перед собой только Гонсалеса.

Распорядитель подал сигнал, и жокеи повскакали в седла и строем выехали на дорожку.

— С богом, дружище, — крикнул я Идальго. — Успеха тебе!

— Успеха! — прокричал мистер Гамбургер.

Идальго даже не обернулся на наши крики. Я видел по его глазам, что он уже оставил наш мир и целиком переключился на тот, другой, исполненный жестокой, яростной борьбы.

— Не тушуйся, приятель! — крикнул ему Куате откуда-то из толпы.

За пределами скакового круга, перед таблицей со ставками, мистер Гамбургер сказал мне:

— Тридцать против одного! Невероятно! Впрочем, я так и думал; никто не верит в его шансы. На него поставили только разочарованные, чилийская колония и жучки из Серрито. А денег у земляков, прямо скажем, маловато.

— Тридцать против одного! Если он победит — мы разбогатеем.

Гонсалес вспомнил все свои причуды и позы которые его так прославили на ипподроме. Очнувшись, он решил воспользоваться своим правом полностью: он начал выписывать мамбо и румбы, с королевским величием обмахиваться пышным хвостом, кивать головой в сторону игроков, наблюдавших за ним с трибун, и, уж само собой, как бы призывать их: «Пожалуйста, ставьте на меня, прошу вас! Разве вы не видите, что я приду первым?» Но старания его были напрасны. Здесь его знали слишком хорошо! Никто не обращал на него внимания. Игроки оставались глухими ко всем его призывам, их помыслы были направлены на скакунов более элегантных и обещающих, на жокеев с большей славой, чем безвестный чилиец. Гонсалес вылетел на дорожку как зазнайка и не менял поведения, покуда его не поместили в специальный стартовый бокс.

От волнения я еле дышал; бинокль многократного увеличения дрожал в моих руках, ударяя меня по лбу и по носу. Я никак не мог навести его; вдруг за моей спиной раздался жуткий вопль: «Пошли!» В эти секунды я должен был непременно поседеть и покрыться морщинами, и если этого не случилось, то только благодаря тому, что так бывает в одних лишь сказках. Гонсалес бежал под номером три.

Я видел, как резко начал он бег, с какой ловкостью прижимался к ограде. Проходя перед трибунами в первый раз, Гонсалес был последним, отставая от лидера приблизительно корпусов на двенадцать. Но ни конь, ни жокей, казалось, нимало не были этим обеспокоены. В бинокль я уловил на лице Идальго нечеловеческую решимость. Красная шапочка, надвинутая на лоб, выделялась кровавым пятном на его бледном лице. Гонсалес бежал отлично, свободно и грациозно, плотная земля превращалась под его копытами в столб пыли. Его окутывало золотистое облако, сотканное из света, которое так поэтично оттеняло белизну его корпуса. Голова — от натянутых поводьев, которыми Идальго сдерживал Гонсалеса, — была чуть скособочена. На дальней прямой Идальго, чтобы полностью подчинить себе Гонсалеса, перенес весь свой вес на стремена, почти запрокинувшись назад. Сам он походил при этом на упорного упрямого зверька, вставшего на задние лапы.

— Идальго ведет его словно в танце, — заметил я, не скрывая восхищения и веры.

— Да, он цепко держит его, — ответил мистер Гамбургер, — но этого еще мало. Укротить Гонсалеса задача не такая уж сложная. Но заставить его бежать, когда начинается настоящий заезд, — дело другое…

Фэр Тракл, рыжая кобыла с тонкими изящными ногами и мощным крупом, управляемая опытными руками Лонгдена, шла очень резво. Она опережала Гонсалеса на два корпуса. Легкие лошади, как бы созданные для коротких дистанций, но записанные в классический заезд вместе с Гонсалесом, боролись за лидерство недолго. Они быстро начали сдавать и, в сущности, выбыли из борьбы. Фэр Тракл обходила их одним рывком, словно отмахиваясь от них хвостом, как от назойливых, но не опасных мух. Это не удивляло меня. Кобыла была одна из самых быстрых в Калифорнии. Но при выходе на прямую она непременно должна сдать. Нельзя было выдерживать столь быстрый темп на протяжении всего заезда, выдерживать постоянное давление со стороны нескольких не менее быстрых претендентов, поочередно дающих бой лидеру. Единственное, что смущало меня, это то, что жокеем был многоопытный Лонгден. В жизни своей я не видел жокея, который мог бы в случае необходимости быть столь виртуозным, прибегать к самым неожиданным, почти чудодейственным приемам. Никогда преждевременно он не теснился к ограде; выходя на финишную прямую, Лонгден, замечая, что кто-то собирается его обойти по внутренней стороне, немедленно перекрывал ход, подставлял хвост своей лошади ноздре нахала; если его пытались обойти по внешней стороне, он отрывался чуть больше. Порой он позволял себя догнать, но перед самым финишем умудрялся выжать из лошади предельную скорость и пересекал линию на ноздрю впереди. Это был маг своего дела. Вот и сейчас, непрерывно оглядываясь, он опережал других на два корпуса. Его преследовали по пятам Он Траст, Адроге и Мафоста. Вино Фино и другие неудачники бежали в хвосте. Прошли полмили, и жокеи включились в борьбу за стратегические позиции перед выходом на финишную прямую. Один Идальго, казалось, ничего не хотел менять. Он позволил соперникам выбрать позицию и, только выходя на прямую, припустил Гонсалеса; резким ударом хлыста, звук которого, как мне почудилось, разнесся по всему ипподрому, перекрывая оглушающий рев многотысячной толпы фанатиков, он дал понять, что заезд для него только начинается и что дуэль будет не на жизнь, а на смерть.