Первая книга Хулио Кортасара в нашей стране – сборник рассказов «Другое небо» – появилась три десятилетия назад: в 1971 году. Она пришла к нам на гребне успеха «Ста лет одиночества». Этот роман колумбийца Гарсиа Маркеса, опубликованный в 1967 году (у нас – в 1970-м), вызвал во всем мире настоящий бум латиноамериканской прозы. Тогда в нашей стране все чаще – в журналах, сборниках, отдельными книгами – стали публиковаться произведения кубинца Алехо Карпентьера и гватемальца Мигеля Анхела Астуриаса, мексиканца Хуана Рульфо и перуанца Марио Варгаса Льосы, уругвайца Хуана Карлоса Онетти и венесуэльца Мигеля Отеро Сильвы…
Но в длинном ряду имен латиноамериканских прозаиков имя аргентинца Хулио Кортасара отнюдь не затерялось – оно в этом ряду стало одним из первых.
И в ряду, и вне ряда Кортасар был ни на кого не похож.
Проза Кортасара очаровала читателей сразу же – и не разочаровала в дальнейшем. Он пришел к нам со своими темами, со своей культурой, со своим видением мира. Используя неологизм (а Кортасар любил придумывать неологизмы), рискну сказать: он был «чудожник слова».
Конечно, сейчас, когда русскому читателю известен практически весь Кортасар, можно заметить некоторый схематизм, «заданность» его ранних рассказов – скажем, таких, как «Автобус». Но тогда, в начале 70-х, тот же «Автобус» или «Захваченный дом» благодаря своей недосказанности, ощущению неведомой, но реальной угрозы оставляли сильнейшее впечатление.
В рассказах Кортасара была творческая свобода. В одной фразе он мог соединить голоса разных персонажей. Он по-своему обращался со временем и пространством. Творил по своим законам. Чувствовалось: никто не стоит у него над душой, не тычет перстом указующим; более того: ему самому доставляет удовольствие писать. Читатель мог легко представить себе, как Кортасар сидит за рабочим столом и улыбается в – реальные или вымышленные – усы…
В начале 70-х в Ленинграде – в транспорте, на работе, в гостях – можно было нередко услышать: «А вы читали Кортасара, его „Другое небо“? Не правда ли, гениально? А что вы думаете о нем?»
Возможно, и Кортасар иной раз думал о том, что есть на свете такой город – «Петра творенье». А как литературный миф – творенье сотен поэтов и прозаиков.
Для Кортасара наш город был прежде всего Петербургом Достоевского.
Преследуй меня неотступно, меня – во мне…
Тогда завоюю царство свое,
тогда появлюсь на свет…
И я прошу о том, о чем не просит никто: вонзи
иглы до самых ногтей. Сорви с меня это лицо;
заставь выкрикнуть имя подлинное мое.
Х. Кортасар. «Заклинаю»
От своей любви к Достоевскому Кортасар не отрекался никогда.
В своих интервью он охотно говорил о влиянии на него русского романиста. Эпиграфом к своему первому опубликованному роману – «Выигрыши» – Кортасар поставил слова из «Идиота». Ряд эпизодов в кортасаровских произведениях (например, в его главном романе – «Игра в классики») словно навеян чтением Достоевского. Но о прямом заимствовании говорить, конечно, нельзя. Дело в том, что произведения и Достоевского, и Кортасара принадлежат к жанру мениппеи, где самым естественным образом соединяются трагическое и смешное, возвышенное и низкое, реальное и фантастическое. В некотором параллелизме образов и ситуаций у Достоевского и у Кортасара сказалась (если воспользоваться фразой Михаила Бахтина) «объективная память жанра». Кортасар, возможно, не читал книгу Бахтина «Проблемы поэтики Достоевского», но как литератор он безошибочно угадал в русском романисте «своего»[*].
Гротеск, парадокс, карнавализация, характерные для мениппеи, отразились и на отношении Кортасара к слову. В старые мехи он должен был влить новое – и именно свое – вино…
Для любого литератора главная проблема – поиски своего собственного, нового слова. О языковых экспериментах Кортасара литературоведы стали говорить уже давно. Но аргентинскому прозаику в поисках собственного языка – во всяком случае, в выборе верного направления для этих поисков – было на что ориентироваться. Язык, годный для литературного эксперимента, был у него «под боком». Это – лунфардо, буэнос-айресский жаргон. Хулио Кортасар, истинный портеньо (коренной житель Буэнос-Айреса), хорошо изучил законы этого языка, представляющего собой «взрывчатую смесь», мешанину из различных языков, в основе которой испанский. Но не только знание лунфардо – владение латынью, французским, итальянским, английским, немецким помогало аргентинскому писателю находить необычное в привычной испанской речи, острее вслушиваться в ее звучание, по-детски удивляться каждому слову. И в конце концов создать свой собственный вариант испанского языка.
В кортасаровском рассказе «Лукас – его дискуссии с единомышленниками» (из книги «Некто Лукас») герой говорит:
…Закадычные враги –
язык и выдумка! От их борьбы
рождается на свет литература, –
диалектическая встреча Музы
с Писцом, неизреченного – со словом.
(Перевод Л. Грушко)
В контексте рассказа данная тирада звучит иронически. Но к этим словам можно отнестись и вполне серьезно. И тогда они прозвучат для нас как кредо Кортасара в его работе над словом.
