Приступ - [8]

Пары фраз школьного курса довольно для «получить пристойную отметку в журнале». И совершенно недостаточно для участника событий, для оперативной деятельности. Подробности реала приводили в крайнее недоумение.

Типа: поход Боголюбского? Он с «прошением о вокняжении» согласился? «Крест принял»? Поздравляем:

— Новому Великому Князю Всея Руси — мои наилучшие поздравления! Когда выступаешь на Киев?

— А никогда. Не пойду я.

Как это?! Его ж в Великие Князья ставят! А он на печи останется?

— Сын полки поведёт.

Ё! Он не пойдёт? Почему? А как же Великое Княжение? Ритуалы, клятвы, об-барманивание? В «Бармаглотах» кто? «Летит ужасный Бармаглот и пылкает огнём». Кто «пылкать» будет? Назначения, награждения, наказания… И на кой хрен там я?!

— Тогда и я не пойду.

— Иди! Я велю!

— Братишка! Ты мне не государь, а сосед. Я — Не-Русь. Не только не твой князь подручный — вообще не русский, не князь. Ты ханам степным, родственникам-аеповичам тоже повелеваешь?

— Хр-р-р (далее непечатно).

Повторю: телеграф — великая вещь. Хотя, конечно, на оба конца — и в Боголюбово, и во Всеволжске — пришлось посадить шифровальщиков. Даже не для секретности. Просто чтобы мальчишки на вышках по линии не хихикали над перлами.

Уточняю: меня мой батя материться отучил. Ещё до детсада. А Андрея его папашка — приучил. Да и вообще — кавалерист-сколиозник. Сами прикиньте: тут вражья лава разворачивается, а тут тебе в спину вступило. Как же не высказаться?

Уже сдвинулись войска, уже я шёл по Оке, а мы всё… «обменивались мнениями по наиболее актуальным вопросам современности». Ещё одного шифровальщика пришлось тащить с собой. Пока не вышли из «зоны покрытия».

«Были сборы недолги,

От Кубани до Волги

Мы коней поднимали в поход.»

До Кубань-реки я пока не добрался. А вот Волги у меня…! — От Казанки до Пошехонья. Какие кони в этих местностях произрастают — сами понимаете. Так что сборы были долгими: коней под гридней уже пятый год собираю, а как подошло время… пришлось поднапрячься.

Тысячевёрстный марш по заснеженной Степи, вынужденное «мозговое безделие в седле» вырвало из круговерти суеты последних месяцев, позволило понять, сколько я тут «дров наломал». Мелочей не учёл, подробностей не знал, деталей не понял…

* * *

Если кто-то думает, что наше знание прошлого — «неубиваемый козырь» попаданца, то он… неправ. Сильно.

Даже профессиональные историки не знают историю так, как это необходимо для жизни в ней. Наоборот, после-знание превращается в ловушку, в обманку. Наше знание похоже на гиблое болото с редкими кочками известных событий. Смотреть со стороны можно, но кататься, как по шоссе с твёрдым покрытием… скорая погибель.

Остаётся — быть.

Жить в этом полупонятном потоке времени, совершать собственные поступки. Смотреть, думать, делать. Своё. Из этой реальности проистекающее. Отказаться от полу-знания нельзя: попандопуло сразу проигрывает местным, они-то куда лучше понимают в своём реале. Принять пост-знание за истину — нельзя. Иллюзия информированности приведёт к быстрой гибели. Ищи баланс, попандопуло. Точку равновесия. Между «как бы знанием» из первой жизни и «как бы пониманием» из второй.

* * *

И вот, намучившись «ложным знанием», насовершав ошибок, я вывел отряд к Вишенкам на речке Нивке.

Уточняю: никаких карт или указателей нет. Всё со слов очень… аборигенов. Может, и Вишенки, а может, и… Авокадовка. Или, там, Грейпфрутовка.

— Господине! Там впереди другой отряд.

— Глянем.

Парень из головного дозора закрутил коня на месте и поскакал вперёд. Охрим подозрительно проводил его мрачным взглядом единственного глаза — не засада ли? Но я уже толкнул Сивку.

Дорога поднялась на невысокой гребень холма, поросший сосняком. От опушки шли две санных колеи. Одна вправо, к видневшемуся селению. Снег, сугробы с крышами внутри, полузанесённые плетни, поднимающиеся редкие дымки…

Подвезённый к краю леска сопливый проводник, радостно заблажил:

— Эта…! Вона…! Вишенки! Я те сказывал! Тама! С тя гривна!

Его вопли резко ворвались в тишину едва начавшего светлеть зимнего пространства, прерываемую только негромким позвякиванием уздечек, фырканьем коней, редкими звуками голосов. Конвоир, даже без команды, просто по чувству гармонии, приложил беднягу по почкам. Радостные вопли сменились негромким задушевным воем.

Значит — Вишенки. Повторяемость топонимов вещь очевидная. «Москва — на Миссисипи». А я чуть не прирезал мужичка, посчитал селение, одноимённое другому, на той стороне Днепра, обманом, происками врагов.

Да уж, у «Зверя Лютого» не только бойцы и кони притомились, но и мозги. Тщательнее надо, Ваня.

Вишенки, дворов десять, лежали правее и ниже нас. Ещё ниже, за ними, шла дорога. Видимо, к броду через ту речку, Нивку. Оттуда, постепенно открываясь взгляду, неторопливо выезжает отряд, всадников двадцать.

Хоругвей нет, стяги не подняты, золото не светит. Шеломы не блестят, кольчуги не гремят. Видны мечи и сабли на поясах у одних и у седла у других. Копья, щиты… отсутствуют.

— Гапу, Чарджи, Салмана, Любима — ко мне. Николаю — собрать обоз в кучу. Всем разобраться по турмам. Из леска не высовываться. Не вопить. Живо.

Вестовой кинулся назад, шёпотом выкрикивая мой приказ. Я отъехал на десяток шагов назад, слез с коня, снова вернулся к опушке. Сухан, привыкший уже за время похода, протянул подзорную трубу.