Вот, деточка, идёт войско. Топ-топ. Чувствуешь пальчики? — И приходит к… к крепости. Надо бы крепостицу взять. А как? — По-разному бывает. К примеру: окружают и… не ахай — это «кольцо окружения». Его сжимают. Сильно. Не ойкай. А потом — приступ. Приступило войско к стенам и… и отступило. Приступило… и отступило. Тебе нравится? Такой… приступ? — Во-от. Про приступы целая наука есть, так и называется: «приступизм».
В последний день февраля 1169 года я остановил свой отряд на ночёвку в деревушке в верстах двадцати от Днепра к юго-востоку от Киева. Убийственный тысячевёрстный марш от Тулы к Киеву по заснеженной степи подходил к концу. Выйдя с тремя сотнями людей и тысячей лошадей, я потерял отставшими треть людского состава и две трети конского. Люди и лошади были совершенно измучены, на привале засыпали сразу.
В таких ситуациях предпочитаю сам проверять посты. Сочетание «беломышести» с «маникальностью» дают силы держаться дольше. На въезде в селение услышал перебранку. Перед постом стояли несколько неожиданные в деревне щегольские санки с доброй тройкой. Кучер пытался повернуть назад, а из саней доносился знакомый женский хохот пересыпаемый сочными выражениям:
— Штоб вам яйца ко льду приморозило! Вместе с языками! Ха-ха-ха…
Воображаемая картинка получалась довольно забавной. К сожалению, форсированный марш напрочь отбил у моих людей чувство юмора, они уже тянули палаши. Пришлось вмешаться:
— Агафья! Ты зачем людей такими страстями пугаешь?
— А чего ты дурней себе в войско берёшь? Но я по делу. Катерина сказывала: Жиздор поутру на Белгород побежит. С семейством и с мордами клеймёными.
— С чем?!
— С этими… клеймёными мордами. Ой! Спутала я! С клейнодами! Ха-ха-ха…
Через четверть часа десятники тычками заставляли воинов проснуться: парни засыпали прямо с сёдлами в руках. Ещё через четыре часа, броском преодолев последнюю часть пути до Днепра и обойдя город с юга, мы выскочили на Белгородскую дорогу.
…
«Ничто так не ориентирует человека на местности, как поиски туалета» — народная мудрость. Увы, не мой случай: «для нас — везде». Поэтому и ориентиров нету.
— Это дорога на Белгород?
— Эта… ну… не…
— Мать…! А куда?
— Эта…? Ну… в Киев!
— А откуда?
— Эта? С откудава? А ты чё, не знаешь?
— Яйца отрежу. И съесть заставлю. Тебе. Тебя.
— Не! Эта… не надо! Эта… ну… дорога. Она… стал быть… с Чернушек. Во! В Киев! Ну! Точно! Истинный крест!
Я не мог более смотреть на беднягу-селянина, коему суровый рок судил встретить на исходе ночи на лесной дороге моё войско. Хотелось рвать и метать. Всё, что попадало в поле зрения, а более всего вот этого… «доброго человека».
Пейзанин учуял свою судьбу и, негромко завывая, съехал к копытам моего Сивки.
— Г-Господине! Христа бога ради… Не губи…! Душу невинную… Детки малые… жена на сносях…
Пейзанин отрешённо подвывал, вручив, видимо, свою судьбу ГБ. Вжимался лицом, головой без шапки, с реденькими светлыми волосами, в истоптанный конями снег, пытался поцеловать здоровенные копыта коня. Сивка прядал ушами, нервничал, но стоял как вкопанный. Переступит — раздавит дурня своими «тарелками».
Врёт. Но это неважно. Важно, что мы заблудились.
Перейдя Днепр по льду, мы ушли на запад, потом приняли к северу. Занесённые снегом поля и перелески, маленькие, похожие друг на друга, деревушки, ярочки, лесочки, стёжки, тропки…
Меня душила ярость. Злоба. На собственную глупость. Устроить такой поход! Столько времени готовиться, столько сил вложить и всё… под хвост. Просто потому, что мы не можем выйти в нужную точку в нужное время. Потому, что из трёх человек, которых имел в списке местных проводников Точильщик, один лежит больной, другой уехал на крестины в Триполье, третий «мотнулся на минуточку» в Белгород. Карты, составленные Драгуном по «сказкам» проходившего здесь в августе Акима Яновича и других путешественников, хорошо показывали Днепр, но уже на пяток вёрст от берега…
Попытки взять проводников из местных… Очередная заканчивалась сейчас жалобным воем от копыт коня.
— Минйи виреби. Тс'авидет тс' (тупые ослы. Надо идти вперёд.)
— Спасибо за совет, Чарджи. Только «тс'ин» — сад? («Вперёд» — куда?)
— Сад гамойк'уреба тквени тшехинис сакхе (куда смотрит лицо твоего коня).
«Лицо коня»? А! Понял! У лошади лицо называется морда. Конская морда, а не «твоё рыло».
Жеребячий мудрец. Предвосхищатель ковбоев Дикого Запада: «Если сомневаешься, пускай думает твоя лошадь».
— Сад — сакхе или сад — зад?
Как ты мне надоел со своим грузинским! Вот мне только сейчас этим и заниматься.
Чарджи фыркнул. Его конь фыркнул похоже, сделал два шага в сторону. То ли по своему конячьему разумению, то ли выражая сокровенное желание своего наездника.
Вот так всегда. Как только дело серьёзное — все советники… даже кони их — уходят в сторону.
Факеншит! На то ты, Ваня, и «Зверь Лютый». Чтобы решать когда все остальные… сдриснули.
— Поднимите придурка.
Мужик взвыл, обхватил копыто обеими руками. Сивко дёрнулся. Мать…! Так же и шею сломать можно. Или — авторитет уронить. Над выпавшим из седла Воеводой гридни в голос смеяться не будут. Но наухмыляются в волюшку.
