Приказ - [106]

— Вот цитадель, которую сербы защищали до последнего патрона, — объяснял Альби его провожатый. — А вон там находится Цыганский остров, на котором четыре тысячи могил сербских солдат. А вот это отель «Крагуевац», где обычно останавливались скотопромышленники. Вот там — улица Сава, а там — улица Балкан, на которых никто не живет. Это отель «Бристоль», некогда самая фешенебельная гостиница в городе. Из кафе теперь высовывают головы лошади, потому что там устроены конюшни для армии стран-победительниц. Писатели и поэты, художники и скульпторы раньше проживали в отеле «Салоники», где теперь дом терпимости для военных. Вот посмотрите внимательно вон туда: там улица Терезии и улица Милан, в мирное время это были веселые улицы. На площади герцога Шандора шрапнель изуродовала деревья… — Он был слишком смелым, этот переводчик-серб. — Извините меня, господин офицер, — продолжал он, — но я должен сказать, что война — паршивое и бессмысленное дело.

Марошффи пропустил замечание переводчика мимо ушей.

Они пошли дальше по разрушенному городу, но где бы они ни появлялись, Марошффи чувствовал, что население ненавидит его, потому что видит в нем чужого, заносчивого оккупанта-офицера, солдаты которого отправляли естественные потребности в королевском дворце, превратив королевскую спальню в клозет. Эти же солдаты разрушили и разобрали памятник сербским героям.

В одну из оставшихся целыми комнату отеля «Москва», где до войны обычно устраивали встречи представители высшего белградского общества, к Марошффи привели сербского социалиста, руки которого были связаны за спиной. Ему было приказано откровенно сказать, что он думает о современном положении.

Марошффи записал его слова:

«Вы отняли у нас свободу, нашу демократию, которая отличается от вашей. Наш король мог остановиться на улице и вести разговор и даже спор с представителями народа, а ваш может только приказывать открыть огонь по забастовщикам. Мы не любим ни русского царя, ни австрийского или немецкого императора, мы просто-напросто хотим остаться сербами. И пусть сейчас вы здесь, но не думайте, что вы нас победили! Запомните раз и навсегда, паршивые иностранцы, пролитая нами кровь обернется против вас и вы захлебнетесь в ней!»

Эти слова были сказаны Миланом Драговичем, Его вскоре приговорили к смертной казни и расстреляли.

К тому времени Марошффи уже освободился от той эмоциональной грязи, которой в Галиции многие запачкались. Альби видел непролазную грязь польских полей, видел крохотные деревушки, разрушенные войной, где среди развалин домишек встречались на каждом шагу убогие солдатские могилы.

Он видел труп молодой польской учительницы Ядвиги Гниздил, изнасилованной изголодавшимися по женскому телу немецкими солдатами и брошенной среди развалин сожженной ими же школы. Она так и лежала, прижав к груди ученические тетрадки. Там же они расстреляли одного украинского крестьянина, у которого солдаты забрали корову и которому нечем было кормить четверых, детишек.

Марошффи с ужасом воспринимал все это. Во время этой войны в долине реки Ипр были применены отравляющие газы, танки давили гусеницами лежавших на земле раненых, а самолеты бомбили полевые госпитали. На отдельных участках фронта на один квадратный метр приходилось по сто десять килограммов железа в виде пуль и снарядов, дальнобойные пушки типа «большая Берта» сеяли массовую смерть.

А полевой священник Задравец в своих проповедях наставлял солдат:

— Жизнь наша — это вечное рождение и вечная смерть! Миллионы людей лежат в могилах, и даже в благословенные дни мира умирает множество людей — таков порядок жизни. Так не бойтесь же смерти и не щадите врагов своих: только бесчестная смерть может быть преступлением перед господом богом!

Невольно возникал вопрос: что же это за господь бог, который считает богоугодной подобную проповедь? Немецкие генералы не возражали против этого, как не возражали и австрийские. Те и другие после каждой кровавой бойни пили вино, курили дорогие сигары и греховодничали с толстозадыми проститутками. Пусть течет кровавая вода в Буге, пусть никто не оплакивает солдат, геройски павших в двенадцати боях на берегах Исонзо: смерти нет, есть только слова.

«Поднимите свой взор на гору Монте-Сан-Микаель, — говорил эрцгерцог Йожеф вдовам и сиротам, — посмотрите на ее ущелья, над которыми витает дух погибших наших героев!» Какие слова! И принадлежат они не кому-нибудь, а Йожефу Габсбургскому. На самом же деле по склонам этой горы во все стороны разбегаются окопы и траншеи, а солдат двух враждующих армий разделяет узкая, в тридцать метров, полоса ничейной земли. В норах, вырытых на склонах горы, словно дикие звери, жили эти люди, которых каждую минуту поджидала верная смерть. Повсюду одни голые скалы. За долгие двенадцать месяцев венгерским войскам удалось на каком-то участке продвинуться шагов на сто, зато на соседнем участке ровно на столько же продвинулись итальянские солдаты. Артиллерийский огонь здесь был уничтожающим, но еще страшнее была так называемая «подземная» война. Противники рыли подкопы, и нередко случалось, что на воздух взлетали целые роты. Каждый час, днем и ночью, из месяца в месяц находившиеся здесь люди, называвшиеся солдатами, с ужасом ожидали собственной смерти. Единственным, что еще позволяло им в этих условиях жить, была солдатская демократия. Больше ни в одной монархической армии нельзя было увидеть такое. Марошффи прекрасно помнил каждую строчку военных донесений того периода. Офицеры, до капитана включительно, лично ходили в первую траншею и оставались там в отделениях до конца.