Приказ - [107]

Офицеры, до полковника включительно, должны были лично присутствовать при артиллерийских обстрелах. Командиры дивизий каждый день общались с командирами полков и не имели права отлучаться с территории, даже если она обстреливалась вражеской артиллерией. Каждую ночь воюющие стороны обстреливали одна другую из пушек, и никто из воюющих не знал, доживет ли он до утра. Четыре венгерских полка — Будапештский, Дебреценский, Надьварадский и Секешфехерварский — истекали кровью на том участке. Но ради чего?

«Какую бы цель ни преследовало наше командование, — думал в ту тяжелую ночь Марошффи, наблюдая за тревожной бездеятельностью матери, — пролить столько человеческой крови — настоящее преступление!» А человек, который вдруг додумался до такой мысли, уже не может остановиться и обязательно произнесет последний приговор: «Довольно этого». Эти слова его звучат уже как приказ! Приказ, который заставляет сделать что-то хорошее, что-то исправить, отыскать правду! Зачем? Как? Нужно действовать согласно приказу времени, и тот, кто услышит этот приказ, превращается в фанатика, одержимого, в совершенно другого человека, каким он не был до сих пор. Но когда Марошффи дошел до этого, сомнения охватили его: «Выйдешь ли ты из того круга, в который тебя забросила судьба? Сможешь ли пойти против тех, с кем ты связан, так сказать, общими интересами? Считаешь ли ты себя в настоящее время демократом? Хочешь ли ты из толпы господ перейти в толпу слуг? Веришь ли ты, что способен на такое? Учись на уроках истории. Наполеон был сыном простого чиновника, и великим он стал не тогда, когда уложил в кровать королевскую дочь, а тогда, когда сумел подчинить себе толпу! Если ты хочешь изменить то, что считаешь плохим, тогда проводи реформы! Возможно, ты хочешь создать что-то новое? Например, новое мудрое правительство, которое не станет совершать старых ошибок…»

Пока Марошффи был занят своими мыслями, Сударыня ушла в спальню и легла спать. В ту ночь и она и ее сын видели тяжелые сны, полные кровавых сцен…

*

21 марта 1919 года.

Марошффи, Истоцки и все остальные офицеры остались в отеле до восьми часов вечера. Томбор регулярно информировал их о самых важных событиях, происходивших как в стенах министерства, так и за его пределами.

Одиннадцать часов. Соцдемовские бонзы заседают вот уже целый час. Они обсуждают вопрос: входить им в правительство или не входить? Спрашивается, что случится, если произойдет переворот? Посоветовавшись, они решили, что голодные и измученные массы народа набросятся на богачей, начнут грабить и убивать.

Ровно час. Гарами срочно уехал из Будапешта, остальные капитулировали и договорились с коммунистами о совместных действиях.

Это известие еще больше подогрело страсти: одни принимали происходящее за самую настоящую трагедию, другие говорили, что все будет зависеть от программы нового правительства.

Три часа. Военный совет принял решение о провозглашении диктатуры пролетариата. Погани отдал приказ убрать с будапештских улиц полицейских. Общественный порядок в городе должны поддерживать военные патрули.

Четыре часа. Состоялось последнее заседание правительства Беринкея, которое, по сути дела, уже пало. Министрам и государственным секретарям увеличили зарплату, ответа на ноту Викса не было дано, коммунистов, находившихся в тюрьмах, выпустили на свободу… На семь часов вечера назначено очередное заседание рабочего Совета…

Пять часов. Коммунисты собрались на массовый митинг в своей старой резиденции… По городским улицам ходят военные патрули с красными повязками на рукавах… Агитаторы оживили деятельность партийных организаций…

Восемь часов вечера. Рабочий Совет с фанатическим воодушевлением приветствовал провозглашение диктатуры. Гарами следующим образом сформулировал программу:

«Начинается период господства народа… Образован революционный правительственный совет… То, чего мы не получили от Запада, теперь мы хотим получить от Востока…»

Собираясь уезжать из министерства, Томбор сказал:

— Господа, с завтрашнего дня все министерства преобразуются в наркоматы… Тот, кто солидарен с новым режимом, завтра, как и обычно, приходит на службу. Спокойной ночи… — Повернувшись кругом, Томбор ушел. После него начали расходиться и остальные.

Здание министерства быстро пустело. Истоцки уходил вместе с Марошффи. Оба хотели пройти по улицам и посмотреть, что происходит в городе. В Буде было тихо, но в Пеште, куда они прошли по мосту, все улицы заполнены народом.

— Мне кажется, что сейчас народные массы настроены активнее, чем когда-либо, — заметил Истоцки. — В октябре такого не было.

Марошффи, не обращая внимания на двусмысленность сказанного, заметил:

— Тогда вслед за событием началась глубокая осень, — теперь — весна…

Обоих удивляло огромное количество людей на улицах. Повсюду можно было видеть ораторов, которые к чему-то призывали собравшихся, во многих местах люди пели «Марсельезу» и «Интернационал». Правда, «Марсельеза» звучала намного чаще, чем «Интернационал», и коммунисты старались научить собравшихся петь «Интернационал».

На площади Берлина какой-то оратор говорил: