Приговорённые к совершенству - [6]

— Адамыч, не передёргивай! Я же сказал не «первым», а «первым по особым поручениям». Чуешь разницу?

— Чую, Серёга, но… Первый — это же так: вывеска… Родился-то не вчера, чай… В феврале на седьмой десяток перевалило… Очень даже понимаю, с каким маслом кушают этот хрен.

Сергей, сосредоточившись на своём, последнюю тираду Ивана Адамовича оставил без внимания и, помолчав, продолжил — будто бы размышляя вслух:

— Кажется, погорел мой отпуск. Хотел к Колодцу, а тут… Батька, патрули… Знамя… Нет, Адамыч, не может быть! Нашёлся такой, допустим, который всего за год сумел организовать Дикое Поле. Тоже по-своему невероятно, но… нашёлся! Но чтобы об этом никто ничего не знал? Когда у каждого Головы, каждого Мэра, каждого Губернатора — и разведка, и контрразведка, и служба безопасности! Я ведь тоже, как ты понимаешь, — Сергей заговорщицки подмигнул, — по совместительству — шпион.

«Уазик», скупо посвечивая «намордниками», ходко месил ночную тьму — дорожный разговор на какое-то время стих: очевидно настал момент, когда каждому, пережитое недавно сообща, требовалось пережить вновь — уже в одиночку.

Краешком глаза видя уютно попыхивающий огонёк неизменной Ивана Адамовичевой папироски, Сергей не удержался: достал из «бардачка» пачку «Нашей марки», выудил — шестую уже за сегодняшний день — сигарету, прикурил от электрической зажигалки и, затянувшись, задумался. Похоже, что его навязчивая идея — самому наконец добраться до Колодца и попробовать на месте выяснить что к чему — опять полетела к чёрту. Степная республика — или монархия? — не шуточки! Да под носом у четырёх, по меньшей мере, разведок и контрразведок! И все прошляпили?! Ишь — Иннокентий Глебович! Прямо-таки — Батька-невидимка!

Иван Адамович, дымя «беломориной», переживал своё непростительное — обернувшееся такой трагедией! — ротозейство. Старый дурак! Забыл, что «стервятники» в Степи ещё не перевелись и, заслышав стрельбу, всегда могут слететься на добычу! На старшину понадеялся — а его-то Фёдору Андреевичу и двадцати пяти ещё не исполнилось! И остальные — мальчишки все! Конечно, последние четыре года — после третьей Кавказской войны — сплошные междоусобицы, мальчишки быстро взрослеют. И всё-таки… Витёк, Васька, Ильгиз, Володя и Фёдор Андреевич — эх, в неглубокой могилке, на берегу безымянной речки упокоились все они! Под сколоченным из хлипких дощечек крестиком.

Когда они вытаскивали из подбитого бронетранспортёра чёрные, обгоревшие трупы, когда опускали их в наскоро вырытую могилу, когда засыпали землёй, тогда, будучи весь в лихорадке только что отгремевшего боя, Иван Адамович ещё не мог по-настоящему почувствовать боль. Да и несколько позже, отвлечённый прочитанными Сергеем стихами и занятый разговором с ним, майор всё ещё более-менее успешно справлялся с растущей болью. Но стоило, погрузившись в свои думы, лейтенанту выйти из разговора на пять минут — и боль, словно сорвавшись с цепи, тысячью острых кривых клыков вцепилась в Ивана Адамовича: старый дурак! Недоумок долбаный!

— Ладно, майор, не убивайся, — каким-то шестым чувством уловив душевные муки Ивана Адамовича, поспешил на выручку Сергей: — Нет на тебе вины. Нам же — из-за моей дымовой завесы — ни хрена ведь не видно было! Это твоим — с БТР… Лучше глотни… У меня там сзади канистра… Нет, погоди — так не достанешь… И расплескаешь всё… Чёрт — совсем голова дырявая! Сейчас…

Сергей вспомнил, что кроме спирта у него должно быть несколько бутылок водки — «шофёрский резерв» — остановил «Уазик», перегнувшись, вытащил из-за спинки сиденья большую тяжёлую сумку, расстегнул молнию: так и есть! Мишка, дай ему Бог здоровья, не забывает!

— Держи!

Иван Адамович ногтем ловко сковырнул пробку, хорошо приложился и вернул бутылку Сергею: — Спасибо, Серёга, теперь — ты.

— Совращаешь, Адамыч, я же за рулём, да и с Батькой твоим предстоит знакомиться…

— Брось, Серёга, дороги в степи ровные; Батька — не красна девица; а полбутылки-то — что тебе.

Не желая огорчать майора, Сергей сделал пару глотков и вновь передал бутылку Ивану Адамовичу: — Мне хватит. Поехали.

Водка несколько притушила боль — да и то: четыре года не прекращающейся гражданской смуты, четыре года то ли «боёв местного значения», то ли бандитских «разборок» — кто бы в той или иной степени не одеревенел? Не научился бы отгораживаться от чужих страданий и чужой смерти? Друг? Жалко, конечно, но завтра на его месте вполне можешь оказаться ты — выпить за упокой души, перекреститься и… опохмелившись, в путь! Бессмысленный, выбранный не тобой… но — в путь!

— Адамыч, а далеко ещё? Ночью-то, знаешь — не по асфальту ведь… И разная нечисть… Может быть, заночуем? Покемарим по очереди до утра?

— Не-е, Серёга. Нам всего с час осталось. К двадцати трём, думаю, доберёмся. А нечисть… С полгода она уже по щелям хоронится… Гад какой-нибудь может, конечно, выползти — так ведь не угадаешь, где…

Действительно, не угадаешь. К тому же — и любопытство: увидеть загадочного Иннокентия Глебовича (не говоря уже о служебном долге), подзуживало оно Сергея до неприличия, как мальчишку: «Это же надо! Под носом у четырёх контрразведок — и не тявкнула ни одна шавка за целый год?»