— Слева, Андрюха, слева! Дави этих гребаных смердов!
— А-а-а!
— Васятка-а-а! Старшо-о-ой! Отходим! Тута дружина! Князя!
— Держись, Путята! Одни лапотники! Никакой дружины! Навались товарищи!
— А-а-а! Ах! И-и-и!
— Чудики тут, понятно! Эти смерды снюхались с чудиками! Отходим!
Дело принимало серьезный оборот. Васятка Пегий понял это сразу, как только услышал испуганный вопль Путяты. Обычно белоглазая чудь пряталась по глухим чащобам, не принимая участия в усобицах славян, но если все-таки принимала… И дело не в дополнительной военной силе, хотя дикие лесные люди были куда лучшими бойцами, чем лапотники смерды, но они никогда не выходили из дебрей большими отрядами, нет — в колдовстве.
Чтобы ватага из ста пятидесяти удалых ушкуйников от полуночи до рассвета не могла взять обнесенное невысоким тыном торговое село? Конечно, дождь не давал разгореться огню, а почему ни с того ни с сего полил дождь? Когда с вечера ничто его не предвещало?
Вопли о вмешательстве в распрю белоглазой чуди посеяли панику в рядах нападающих — отчаянные новгородцы дрогнули и побежали к своим ушкуям.
Васятка Пегий, чураясь и чертыхаясь про себя, успокоился только вскочив на нос многовесельной ладьи. Рано успокоился. Оставленные им позади, не столь легкие на ногу ушкуйники падали один за другим, поражаемые злым колдовством инородцев. В предрассветных сумерках дальнозоркие глаза воина отчетливо видели спотыкающихся и падающих на бегу товарищей. А находящаяся при пяти ушкуях немногочисленная охрана и не думала спешить на помощь невезучим соратникам — напротив, проверенные в боях отважные воины помышляли только о бегстве.
Впрочем, и сам Васятка, начальствующий над сорока ушкуйниками, ни слова не возразил, когда, с трудом оттолкнув от берега тяжелую ладью, человек двадцать перевалилось через борт и бросилось к веслам. Ушкуй стремительно вышел на стрежень, и только здесь на середине реки, почувствовав себя в относительной безопасности, незадачливый командир смог оценить ущерб, нанесенный нечистой силой.
Кроме их ладьи от берега отчалил только один ушкуй — три других оставались в заводи, в которой их спрятали новгородцы перед набегом на казавшееся таким беззащитным село. И на тебе! Кто бы мог подумать, что местные смерды столкуются с белоглазой чудью! Но все равно, учиненное колдовство не лезло ни в какие ворота! Напугать — да; но чтобы разом погубить полтораста человек — извините! На это не способна никакая чудь!
Васятка Пегий почему-то был уверен в гибели упавших на бегу товарищей — хотя это противоречило многовековому опыту славян: настоящее смертельное колдовство действует строго индивидуально. А не так скопом, когда люди падают на бегу, будто пораженные невидимыми стрелами!
Вставало солнце, страх проходил — бежавшие ушкуйники, устыдившись своего малодушия, решили возвратиться назад: вдруг да не все их товарищи пали жертвой нечистой силы?
Против течения грести было нелегко, места ночной битвы они достигли ближе к полудню и были встревожены неестественной тишиной. Настолько неестественной, что опытные речные волки засомневались — полноте? То ли это место, где они потерпели сокрушительный разгром? Если бы не причаленные в укромной заводи три ушкуя, ратники решили бы: не то. На длинном пологом косогоре никаких трупов, но это бы ладно. Смерды могли убрать тела их павших товарищей, не было главного — села. Которое от полуночи до рассвета осаждало почти сто пятьдесят отважных, искусных воинов. И, естественно, никаких следов ночного побоища. А ведь по прикидкам Васятки Пегого, возле невысокого тына пало… а действительно? Сколько дружинников пало в ночной битве?
Теперь, когда и само село, и все его жители, и сраженные колдовством ушкуйники провалились в тартарары, Васятка вспомнил удивительную особенность ночной осады: в том отчаянном сражении не было убитых ни с той, ни с другой стороны. Он сам, два раза пораженный стрелами и получивший зверский удар топором по голове, не имел на теле ни одной раны. Да что раны — царапины. Да, когда топор хрястнул по черепу — у него в глазах потемнело, и он, кажется, упал на землю. Однако сейчас нигде ничего не болело, а на голове не прощупывалось даже шишки. Не говоря о глубокой рубленой ране, которую должен был оставить топор.
Не только Васятка Пегий, но и все уцелевшие ушкуйники были в большом замешательстве: что делать? Возвращаться в Новгород без добычи, потеряв три ладьи и большинство своих товарищей — покрыть себя несмываемым позором. Задержаться здесь и попробовать выяснить судьбу пропавших бойцов? Страшно! Нет, отчаянные рубаки не испугались бы и втрое превосходящего их по численности врага, но иметь дело с таким могущественным колдовством? Допустим, чудики отвели им глаза, и само село, и ночной бой — морок, но куда в этом случае делись их товарищи? Действительно провалились в тартарары? Но тогда необходимо немедленно бежать отсюда!
Потолковав и посудачив между собой, храбрые речные разбойники все же решили задержаться до вечера — днем нечистая сила почти не имеет власти и не может угрожать всерьез, а подобно побитой собаке на брюхе ползти домой… да какой купец после такого позора вложит деньги в их промысел? Какой атаман возьмет трусов в свою ватагу?
