Пролог
ГЛАЗАМИ КОШКИ И ЗМЕИ
Кошка была старше человека, а змея — старше кошки. Змее было восемь лет, кошке три года, а человеку — полтора. Несмотря на столь юный возраст человек — Лев, Лёва, Лёвушка — проявляя изрядную самостоятельность, в одиночку разгуливал по запущенному фруктовому саду, подбирая падалицу и обследуя тенистые укромные уголки.
В этой связи стоит заметить, что к полутора годам маленький человек уверенно топотал по земле маленькими ножками в жёлтых сандалиях — ещё бы! Ходить, говорить и читать он научился практически одновременно — когда ему было чуть больше года. Ну — читать — это, пожалуй, громко сказано: просто родители, отмечая первый в жизни мальчика День Рождения и не имея возможности в трудные послевоенные годы купить кубики с картинками, подарили ему объёмную азбуку. И, играя с малышом, в шутку назвали ему все изображённые на кубиках буквы. А мальчик запомнил.
Разумеется, кошке не было дела до лингвистических способностей маленького человека: она беззаветно любила его как такового, как Лёвушку, возможно — как своего очень большого котёнка. Эта любовь началась с первого писка младенца, когда после долгих и трудных родов принимавшая их бабушка Льва — дипломированная «повивальная бабка» — выпростала ребёнка из последа и, взяв заморыша, в котором не было и двух килограммов весу, за ножки, энергичным шлепком по попке ввела его в непростой мир людей. А также — зверей, трав, деревьев, звёзд.
Кошка за три дня до этого события тоже стала мамой и, кормя двух своих первых котят, скоро поняла: младенец голоден. Неужели этого не чувствует его мама — огромная безволосая кошка? Или — не кошка? Эти большие существа такие странные — иногда ведут себя как настоящие добропорядочные кошки, а иногда….
…ведь этот маленький человечек настолько слаб, что пищит не громче её котят! И настолько голоден, что пищит напролёт — днём и ночью.
Когда котята подросли, кошка, чувствуя в своих сосцах избыток молока, попробовала тайком подкормить человеческого младенца — увы: для «котёнка», который вдвое больше её самой, молока было явно недостаточно, но маленький человечек, почмокав и высосав несколько капель, всё же уснул. Также как ненадолго засыпал после мучительных усилий извлечь хоть что-то из груди своей настоящей мамы — не столько наевшись, сколько обманув голод. Да, большой человеческий котёнок умирал от голода, и кошка недоумевала, почему ему не дадут вкуснейшего коровьего молока, которое щедро плескали в мисочку ей и её подросшим котятам? Нет, всё-таки его мама — не настоящая кошка, иначе бы сообразила, что если не хватает своего молока, за милую душу можно кормить коровьим.
(Вообще-то — не столько мама, сколько бабушка. Будучи акушеркой старой школы, она являлась ярой поборницей грудного вскармливания, а поскольку младенец, помучавшись у пустых сосцов, всё-таки ненадолго засыпал, то последовательница Руссо решила, что молоко у её дочери есть, но ребёнок его почему-то не усваивает — и малыша лечили. И он медленно умирал от голода. И, кто знает — если бы не кошка…)
По счастью, странные большие существа вовремя — правда, едва ли не за несколько дней до фатального исхода — одумались и накормили ребёнка коровьим молоком. «Нет, всё-таки они не совсем безнадёжны, — подумала кошка, — имеют зачатки разума».
Сытый младенец сразу крепко уснул и с тех пор больше не голодал. И перестал плакать, став удивительно спокойным, быстро растущим и крепким мальчиком — на радость маме, папе, бабушке и, конечно, кошке. Которая, освободившись от несвойственных ей обязанностей, с ещё большим удовольствием забиралась в колыбельку к своему «молочному сыну». Безумно любя этого «большого котёнка» и чувствуя его ответную любовь.
Когда малышу исполнилось полгода, на него свалилась новая напасть: малярия — с ознобом и жаром. И кошка чувствовала, что во время озноба она должна лежать рядом с трясущимся Лёвушкой, а когда холод сменялся жаром — уходить. И малыш привязался к ней ещё больше — прижимая к бьющемуся в ознобе тельцу своего тёплого, мелодично мурлыкающего «ангела-хранителя».
К счастью, в отличие от голода, малярию можно было лечить лекарствами, и мальчика, за неимением хины, лечили акрихином — от которого, кроме звона в ушах, лицо ребёнка приобрело желтушный оттенок, что, впрочем, не мешало Лёвушке расти любознательным, непоседливым сорванцом: едва научившись ходить, он целые дни проводил в саду — благо, стояло чудесное крымское лето. Конечно, в этих прогулках мальчика постоянно сопровождали бабушка и кошка, но бабушка была рассеянная, а у кошки росли новые котята, так что к сентябрю своего второго года жизни юному исследователю всё чаще удавалось оставаться в одиночестве, знакомясь с самыми запущенными уголками сада. И в начале октября общительный мальчик нашёл себе нового друга — змею.
Здесь следует оговориться: на самом деле не Лев нашёл змею, а змея — непоседу-Лёвушку. Ибо, имея миссию, она всю вторую половину лета внимательно следила за мальчиком, надеясь застать его в одиночестве — без бабушки и кошки. Особенно — кошки, которая в отношении змеи была настроена крайне враждебно, почему-то считая, что её котят не уносит угрюмый сосед Лёвушкиных родителей, а пожирает эта безногая противная тварь.
