1.
Меня разбудил резкий стеклянный звук. Кто-то кидал камушки. Второй этаж. Сторона солнечная. Я, жмурясь от яркого солнца, выглянул в окно. Внизу стоял Андрюха.
Я прошлепал до двери своей комнаты, отдернул щеколду, выглянул в коридор. Все вроде было спокойно. Бабуль не спала, это однозначно, но и на кухне её не было. Быть может, пребывая в похмельных снах, я не услышал, как она ушла. К примеру, на базар. Я заглянул в её комнату. Её не было и там. Так и есть.
Андрюха прошагал в мою комнату, не разуваясь. Меня всегда приводила в ужас эта его привычка. Хотя привычкой это назвать было сложно. Просто у него в доме не принято снимать уличную обувь, порою даже когда ложишься спать. Впрочем, почему бы нет. Если людям так удобно.
Андрюха бухнулся в кресло. Мартовское солнце уперлось ему затылок. Он молча смотрел, как я собираю диван и запихиваю постельное белье. Потом подбираю повсюду вещи, которые вчера раскидал в пьяном угаре.
Помню, стараясь не шуметь, пробрался в свою комнату, мимо дозоров бабушки, которая не спала, несмотря на поздний час, и если бы не её любимый сериал, она бы не прозевала меня и устроила бы мне полуторачасовую проповедь. Но я задвинул засов — и опаньки — бурчи под дверью не бурчи — я в домике!
— Ох, и крепко я вчера напился! — блаженно закатил я глаза.
Андрей передернул плечами, но ничего не сказал.
Я, впрочем, продолжать и не стал, наконец, натянул второй носок:
— Чаю будешь?
Он скривился. Скрестил руки и сидел так довольно долго, потом, наконец, произнес:
— Буду.
Мы с Андрюхой друзья с детского сада, к тому же живем в одном дворе. Андрюха немного того — двинутый. Хоть и не пристало такое говорить о собственном друге, но что есть, то есть. Но у этого есть причина. У него семья, мать, отец — все повально алкоголики.
Когда я прихожу к Андрюхе в гости он редко приглашает меня войти, обычно треплемся на лестнице. Трепаться у него на лестнице — в этом есть своя романтика, раньше целой дворовой компанией собирались и допоздна ржали и плевали на стены. Одно из развлечений измазать один конец спички в мокром от слюны мелу и поджечь, затем швырнуть к потолку, почти всегда спичка цепляется мокрым мелом за потолочную пыль и догорает на потолке, оставляя после себя черный каплевидный след. Весь потолок на лестничной площадке в таких узорах. Андрюха тихий, не прекословит, его родителям по фигу, соседям страшно, а нам весело. Хотя на счет соседей это я зря. Тут наблюдается определенная неоднородность, некоторые и правда настолько робки, что и носу не кажут, но другие — только успевай улепетывать. К примеру, из тринадцатой неврастеничка — то нас водой из таза окатит, то полицию вызовет, то с двустволкой вылетит, в ночнушке и тапках. В общем, бывало ржачно.
Андрюха ест уже третий бутерброд, это я не к тому, что считаю, сколько он там у меня ест, а к тому, что он постоянно голоден. Я обычно утром вообще ничего не ем — люблю чай сладкий с лимоном, и сегодня сижу — прихлебываю, а он за меня лопает — в этом есть свои плюсы — бабушка решит, что порубил все я, ей радость, а мне спокойствие. Она вообще за меня постоянно переживает страшно, по сути, она мне за мать. Мама умерла, когда я был еще совсем маленький. Но я её помню, помню, как она водила меня в детский сад. Это было осенью, под ногами расползались гнилые листья. Я вертел пальцами кольца на маминых пальцах. Было темно, холодно и тоскливо.
Отец же постоянно в морях и океанах, и получается, что бабуль мне и за отца. Что не всегда здорово.
Андрюха дожевал третий бутер, потянулся к четвертому, но тут же отдернул руку. Я как бы невзначай пододвинул ему тарелку.
— Так ты пойдешь сегодня в школу?
— Нет.
— А я иду. По математике контрольная.
— Угу.
В этом весь он. Лишнего слова из него не вытянешь. Порою он похож на дикого испуганного зверька.
Я уже проспал первый урок. Вчера хоть и напился, но голова не болела, впрочем, как обычно. Бухали мы у Эдвина на кухне. Вершиной нашего опьянения было тот момент, когда мы забрались на стол и решили выпить за милых дам. Милые дамы, впрочем, тоже уже были невменяемы. Шарили под столом руками, расстегивали ширинки. И вот стоим мы на столе, ширинки расстегнуты, и в этот самый момент возвращаются домой родители.
Я в пять минут собрал рюкзак, накидав туда ручек и тетрадей. Андрюха тем временем завладел какой-то там книжицей из книжного шкафа, в котором в тщательной подобранной цветовой гамме стояли полные собрания нечитанных никем произведений. Луч солнца сверкнул на золотом тиснении — конечно же, это был Достоевский. На вопросительный взгляд, я равнодушно кивнул:
— Конечно, бери.
Мы вышли из подъезда. Ударило солнце. Пожали друг другу руки и разошлись. Я в школу. Андрюха незнамо куда, но наверняка уж не домой — а ходить — слоняться по старому городу.
Он идет, опустив голову, погрузившись в себя, в руке черная книга.
Солнце распирает небо.
Путь в школу имеет две здравых траектории. Если использовать в качестве сравнения шахматные фигуры, то одна траектория — ход конем — шагаешь по Манто, доходишь до перекрестка с Дауканто, поворачиваешь направо, и уже видно красное типовое строение школы. Вторая средняя имени М. Кое-кого (Горького). Другая траектория — ход ферзем — по дворам наискосок, мимо немецких домиков, двух-трех этажных, из труб которых испаряются локально отопительные дрова. По дворам гуляют курицы. В детстве именно здесь меня ловили хулиганы и не раз отбирали кровный рубль в видео салон на фильм про ниндзю.
