Песчаная жизнь - [2]

Второй путь более короткий — выигрываешь минуты три, но обычно все равно опаздываешь, так как выходишь из дома экстремально поздно, может спасти только чудо, но чудеса случаются крайне редко — в этом их главное качество.

Но можно обойтись и без чудес — завернув по обыкновению в курилку.

Курилка за зданием детской библиотеки.

Спокойно стоят курят выпускники — последняя школьная весна — мы дядьки — никого круче на всем белом свете — мы щуримся весеннему солнцу, жизнь наполнена и прекрасна. В сторонке стоят испуганные и наглые семиклассники, от асфальта метр с бумбончиком, а уже в поисках крутости — экономят на завтраках, покупают первую пачку «Red&White», а потом бледнеют и кашляют, и от третьей затяжки блюют.

Я пробегаю мимо. И так я опаздываю. Покурю на большой перемене за место школьных котлет с отвратными макаронами. Двери на перемены из школы закрывают. Поэтому часто курим в туалете в малышовском крыле. Учительницы начальных классов почти что ровесницы. Стоят с нами, судорожно затягиваются — только так и можно успокоить нервы от этих маленьких засранцев: «Коля из 2–ого „А“— меня опять послал на…!»

Я спешу на историю. В классе появилась новенькая. Она будоражит мое воображение. Ночами я не могу заснуть — думаю о ней.

Так исторически сложилось, что я был влюблен почти что в каждую девчонку нашего класса.

Я был влюблен в Аню, сидел с ней за одной партой во втором классе, и пока ей не сделали очки, терпел от неё постоянные: «Что-что там написано? А там? А третий пример?» Мне это нравилось, но я ворчал, чтоб не быть уличенным в дружбе с девчонками.

Я был влюблен в Машу, ходил к ней домой вышивать слоников крестиком.

Я был влюблен в Ольгу — сидел с ней на английском, и все у неё списывал.

С Мариной мы гуляли по коридорам школы, взявшись за руки.

Карина — Ирина — Катерина — … кому-то я носил портфели, кого-то целовал в парадной, у кого-то учился расстегивать лифчики, у кого-то снимать трусики зубами.

Моим влюбленностям было не счесть числа. Но постоянство утомляет. Так порою хочется изменить. Как только я увидел новенькую, я понял, что нельзя упустить эту возможность.

Каштанка. Волосы до плеч, чуть вьются. Глаза зеленые. Хлоп, хлоп ресницами. Скромница. Симпотяшка. Впрочем, пора начинать мою историю.

Её зовут Дануте, она приехала из Вильнюса.

2.

В Клайпеде полно каштанов. Их листья взрывают огромные липкие почки, появляются бледно зеленые кулачки, темно-коричневая шелуха летит вниз, падает на прошлогодний опад. Так гнилые старые листья получают авиа поцелуйчики от внучатых племянников. Фраза достойна школьного сочинения. Впрочем, я не о том. Написал про Дануте — каштанка, и вспомнилось, как мы с Витюхой, набрав каштанов, сидели на остановке, рядом с кинотеатром «Жемайтия» и бросали их на проезжую часть, выискивая похожести, давали им имена ненавистных одноклассников и учителей. Был Барвен — директор школы. Был Куликов — толстый и весь какой-то засаленный, грязно волосатый, потеющий. Был Давыдов с его бабушкой. Мы взрывали его пеналы новогодними бомбочками и воровали бутерброды из портфеля, а его бабушка таскала нас за уши. Каштаны прыгали по дороге, скорее скорее, лишь бы успеть на другую сторону, но везет крайне редко, и вот, застыв от ужаса, смотришь, как мчится на тебя автомобильное колесо, сдавленно вскрикиваешь, а потом понять не можешь, почему это ты такой плоский. А мы с Витюхой ржем и даем новые имена.

Такие вот воспоминания вызывала у меня Дануте.

— Да, ну тебя — Дануте!

— Да, ну тебя — мой милый Дим!

Точно.

В советские времена было модно отдавать детей в русские школы. Но не только по причине интеграции, ассимиляции или еще какой — ции, часто мама или папа были просто русскими по национальности, или наоборот, и поэтому существовало два возможных варианта, отдать ребенка в русскую школу или в литовскую. Вот, к примеру, Витюху отдали сначала в литовский детский сад, потом в русскую школу, не думаю, что от этого он что-то там выиграл или потерял. Я имею в виду, что во времена сегодняшней независимости и знаменитого прибалтийского национального вопроса, было бы лучше, если бы он учился в литовской школе. Ерунда, теорема не доказуема. На самом деле, не знаю, почему я заговорил о Витюхе, а не о Дане. У нее, в общем, похожий случай, поэтому она со мной сейчас и рядышком. Это я к вопросу об её литовском имени. Но она не совсем литовка. Мама у неё русская. И так как воспитывает её только мать, то вопрос о национальности снимается. Для меня он вообще не злободневен. Мне, да и многим — все равно, на каком языке ты разговариваешь. Все дело в понимании.

Ерунда это все. Старики и политики только по этому вопросу и загоняются, уж если говорить о национализме — в основном эта штука только и обсасывается лишь ими. А как по мне, если не нравится тебе человек, русский, литовец или еще там кто — бей в лицо или плюй в глаз.

Тем более что разница стирается. Русские школы превращают в литовские. Так школа Максима Горького превращается в Gorkio mokykla. И Иван Иванов превращается в Ионаса Ивановаса. Зачастую болезненно.

Помню, как веселили нас костры и танки на улицах. Но что-то меня все тянет на воспоминания, словно пенсиона какого, а до пенсии мне еще расти и расти. Мне шестнадцать, весна на улице, год 97-ой, сижу на уроке литовского ловлю и прячу Данутины взгляды. Пытаюсь её рисовать, это получается несравненно хуже, чем мертвецы и монстры, но стать художником мне все же мечтается. По пятницам кружок рисования у Эмиля Игоревича. Сам он любитель рисовать натюрморты, немецкие домики, те самые с дымными трубами. Но он не противится моему пристрастию к изображению кровавых сцен — плати только денежку. Но я, наверное, к нему не совсем справедлив, быть может, он считает, что из меня что-нибудь да получится. Его кружок кроме меня посещают первоклассники и дети заучихи.