Повести и рассказы - [46]

— Я сыт по горло университетом, — сказал Ивен. — Я хочу жить на винограднике.

— Я тоже, — сказала Суон.

— А ты, Ева? — сказал Ивен.

— Да, папа, — сказала Ева. — Особенно, если у нас будут грядки с арбузами.

— Они у нас будут, — сказал Ивен. Он обернулся к Уолзу: — Так ты разузнаешь, что продается?

— Завтра к полудню я все постараюсь выяснить, — сказал Уолз. — Приезжай к нам на завтрак. А после завтрака мы вдвоем отправимся посмотреть участки, и если подыщем что-нибудь подходящее, ты свезешь туда потом Суон и детишек, пусть тоже посмотрят.

— Ну как, идет, Суон? — сказал Ивен.

— Вполне, — сказала Суон.

Мэй Уолз показала им свой дом — она шла впереди, а все остальные следом. Это был прекрасный двухэтажный дом с четырьмя спальнями на верхнем этаже — чистый, прохладный, обставленный просто и мило.

Когда они приехали наконец к себе, было уже около десяти. Суон уложила детей и теперь сидела в темной гостиной. Ивен был на веранде, сидел на перилах. Он посидел там еще немного, потом вошел в комнату.

— Тебе в самом деле понравилась эта идея насчет виноградника? — сказал он.

— Для тебя и для детей это будет прекрасно.

— Что ты хочешь сказать?

— Я и сама хотела бы жить там с тобой. Больше всего на свете мне хочется этого, Ивен. Чтоб мы вместе жили на винограднике и чтоб нас становилось все больше, Ивен, но я знаю, я чувствую — мне с вами не быть.

— Почему?

— Ты ничего не станешь делать во вред детям, — сказала Суон, — и я тоже, Ивен.

— Не понимаю.

— Я знаю, что случилось сегодня днем, — сказала Суон. — И я знаю, как отчаянно ты старался скрыть от детей то, что в тебе происходит. Но от меня ты скрыть это не в состоянии. Весь день был не в состоянии. И сейчас тоже. Я знаю, Ивен, ты стараешься — ради детей. Я верю, что стараться — самое правильное. Но как я смогу быть женщиной, как я смогу быть матерью, если всякий раз, вспоминая, ты будешь терзаться? Если ты не в силах сохранить нашу семью иначе, как стараясь, и до того отчаянно и трудно, что мною, ей-богу, овладевает страх?

— Мне жаль, — сказал Ивен. — Я не сумел сдержаться.

— Я ранила тебя глубоко, — сказала Суон. — Слишком глубоко. Непоправимо. Ты любишь детей и из любви к ним твердишь, настаиваешь, что любишь меня. Это добром не кончится. Это тебя доконает. Мне страшно, Ивен. Никогда раньше я не видела тебя до такой степени не в себе, до такой степени невменяемым, как это было сегодня днем. Ты настаивал, Ивен, ты настаивал, что любишь меня. Ты настаивал, чтобы сдержаться, чтобы не сделать чего-то такого, что обернулось бы для детей потерей отца или матери, или еще хуже — их обоих. Мне страшно. До сих пор я боялась за себя. Теперь я боюсь за тебя и за них. Ты никогда не забудешь того, что случилось. Я никогда не стану для тебя прежней. Будь ты другим человеком, ну, хотя бы таким, как Уоррен Уолз, я снова смогла бы стать для тебя той же, что и прежде, и даже лучшей. Что предстоит нам, Ивен? Что у нас впереди? Мне нравится эта мысль о винограднике, но…

— Мы начнем сначала, — сказал Ивен. — Вот что нам предстоит. Мы будем терпеливы друг с другом. Ты поможешь мне, как помогала сегодня, и я помогу тебе. Виноградник дает мне надежду. Мы начнем снова, Суон. Начать все снова — разве это не правильно?

— Не знаю.

— Знаешь, — сказал Ивен. — Не говори: не знаю. Не осложняй дело. Ты знаешь. Отлично знаешь, что это правильно. У нас нет выбора. Начать снова — правильно. Начать снова всегда трудно. Это самая трудная на свете задача, и требования она нам предъявляет огромные. Но если мы отступим перед трудной задачей, чего мы стоим тогда, Суон? Неужели мы станем жить только ради минуты и только ради себя самих? Не упрекай меня за то, что я хочу жить с сознанием долга. Я буду стараться жить именно так. Я верю, что жить такой жизнью можно. Любовь, более чем что-либо еще на свете, нужно заслужить. Я надеюсь заслужить нашу с тобой любовь, мне дорога эта моя надежда. И ты должна на это надеяться и дорожить такой надеждой. Ты должна помочь мне. Если будет у нас виноградник и жизнь на нем, то она будет только с тобой, Суон. Она не может быть без тебя. Она должна быть для тебя. И не говори, Суон, что ты хотела бы, но не будешь там. Где же тебе быть?

— Остаться одной или умереть, Ивен.

— Почему? Объясни, пожалуйста.

— Я не знаю. Я представляю, как это бесит тебя — снова и снова все то же «не знаю». Но я не знаю, Ивен. Я просто не знаю. Я только чувствую, что или одна останусь, или умру, и потому мне страшно. Я это чувствую. Я всю жизнь это чувствовала, но особенно с ночи в пятницу. Я хочу сделать то, что должно быть сделано, но мне страшно.

— Ладно, — сказал он, — пускай тебе страшно. Пускай и мне страшно. Ну и что же? Мы должны продолжать. Мы должны начать снова, хотя бы и со страхом, если иначе нельзя. Мы обязаны жить дальше. — Он замолк на мгновенье. — Пускай это трудно. Но это трудно не только для нас с тобой. Подумай, как это должно быть трудно для Рэда и Евы, у которых, кроме нас, нет другого примера. Пускай это кажется трудным, поскольку мы думаем только о своей собственной никчемной особе. Пускай это трудно, Суон. Ну и что?