Повести и рассказы - [88]

— Я из Люберец — Забелин.

Долговязый спешил:

— Давай лапу, земеля, будем знакомы — Бондарев Серега. При распределении просись в артполк, не пожалеешь!

Сержанты спохватились первыми: «На зарядку — становись!» По дорожкам замелькали стройные парни, тяжелый стук сотен сапог сливался в безостановочный шум — снова закрутился, задвигался точно выверенный механизм армейской службы.

Пришли два офицера и старшина производить распределение. Новобранцы по очереди подходили к столу, старшина искал в ящике нужную карточку. Забелинскую же он изучал дольше обычного, потом зорко оглядел его с ног до головы и обратился к офицерам:

— Метр семьдесят шесть... Рост что надо! Физически развит нормально. Вот этот подойдет к комендантскому взводу…

Забелин смотрел на деловитого старшину — его аккуратную круглую лысину на макушке, напряженно следил за короткими пальцами с желтизной от курева, вертевшими карточку, и хотел сказать ему, чтобы послали служить в артполк, — там земеля! — но не повернулся язык.

Пожилой капитан-кадровик цепко глянул исподлобья на парня и согласился со старшиной:

— Подойдет…

Но не бывает в жизни, в том числе и в армейской, что дважды два — всегда, при любых обстоятельствах — четыре. Существует, на первый взгляд, крохотный и невзрачный, поправочный коэффициент. О нем не знал Забелин. А тот подвернулся и выручил.

Как-то незаметно около новобранцев засуетились неизвестно откуда появившиеся старшины и офицеры. Толстый пузатый старшина, переваливаясь на ногах-тумбах, тихо выспрашивал: «Музыканты-духовики есть? Ага, ты... На чем играл? На трубе? Пошли...» Он утащил худенького паренька в кургузом пиджачке в комнату за печкой. Испытывали паренька основательно — сыграл он марш, а потом переключился на гаммы. Напоследок труба долго тянула пронзительную высокую ноту. Пузатый духовик выкатился из-за печки, приник к капитанскому уху. Помотал отрицательно капитан головой, но старшина пригрозил: «Я командиру дивизии доложу!» Вздохнул кадровик — знал он, что ему труднее попасть к генералу, чем оркестранту! — и обреченно переложил документы. Старшина ободряюще похлопал паренька по плечу: «Я тебя найду!» — и исчез.

Молоденький лейтенант искал среди новобранцев баяниста и художника в клуб, другой офицер — печатника в типографию дивизионной многотиражки, а с десяток старшин безнадежно спрашивали сапожников и поваров. Их не было, сапожников и поваров. Слесари, токари, шоферы, плотники — сплошь и рядом, даже музыкант попался.

В дверь клуба заглянул Серега Бондарев и поманил пальцем: «Ну, куда?» «В комендантский взвод», — огорченно сказал Забелин. «Дела-а», — протянул земляк, оглядывая сборище, и вдруг встрепенулся: «Есть шанс! Видишь старшину с артиллерийскими знаками на погонах? Втихую подкатись к нему и шепни, что ты — сапожник... Это наш старшина батареи, он за сапожника кому хошь горло перегрызет, действуй!»

Так и сделал Забелин: пробрался к «купцу», указанному земляком, и сказал: «Я могу сапожничать...» Да, дефицит был на такие профессии, раз удался ему этот трюк. Правда, со страхом подумал о будущем; когда выяснится, — не держал он в руках ни шила, ни дратвы, ни сапожной иглы. Но земляк успокоил: «Обойдется!»

Началась служба Забелина в артполку с курса молодого бойца. Юля по-пластунски по полосе препятствий под натянутой проволокой или плюхаясь в яму, наполненную водой, он с тоской вспоминал об узкой железной койке, которая вечером примет его измотанные руки-ноги и подарит временное успокоение и забытье.

Почти каждый день приходил Серега Бондарев, радостно гоготал, глядя на похудевшего салагу: «Держись, земеля, недолго осталось!»

Недели через три Забелин впервые проснулся сам — утром, до подъема: лежал на спине, с удивлением отмечая, что тело вдруг ощущается упругим, сильным, светло и радостно на сердце. С наслаждением потянувшись — до хруста в суставах, он почувствовал желание немедленно вскочить и действовать, действовать! Зверски захотелось есть. Но спит казарма, дремлет у входа возле тумбочки дневальный, где-то медная труба ждет прикосновения теплых губ, а потому лучше повременить до положенного срока, понежиться в приятной истоме, сознавая, что перешагнул рубеж, за которым все пойдет по-иному — легче, без натуги.

Серега Бондарев заметил:

— Силен, земеля, глянь, уже оклемался! Ну-у, через недельку жду в батарее — кончается салажий курс.

Да, теперь многое стало удаваться Забелину — пробежать три километра и лишь слегка запыхаться, ловко разобрать и собрать автомат, словно играючи преодолеть полосу препятствий.

Как и предсказывал земляк, вскоре было принятие присяги. Торжественно гудел оркестр, вынесли полковое знамя. Забелин волновался, когда стоял перед строем и все смотрели на него.

Он не узнавал своего голоса, внезапно задрожавшего. К тому же правая рука порывалась жестикулировать в такт произносимым словам, но она намертво вцепилась в теплый металл автомата, висевшего на груди.

Ближе к вечеру старшина Хилько, тот самый, искавший сапожника среди новобранцев, явился за пополнением для батареи.

С десяток молодых солдат выстроилось в одну шеренгу, у их ног лежали раскрытые вещмешки. Старшина самолично проверял содержимое: все ли есть у солдата, что положено иметь для службы, вплоть до ложки. Из-за нее-то, вернее, из-за ее отсутствия, старшина напустился на Мунтяну, смуглого застенчивого молдаванина: