Повести и рассказы - [75]

От дома мчался мальчуган лет пяти, он целился из красного пластмассового пистолета и вопил восторженно: «Та-та-та!» Заложив руки за спину, он шмыгнул носом, серьезно сообщил:

— А меня водой из шланга полили!

От детского голоска отчим проснулся, осмотрел мальчугана:

— Почему же тебя окатили?

— Чтоб быстрее вырос! — последовал гордый ответ. — А когда вырасту, я их полью!

— Ишь сорванец... иди сюда.

Отчим был вровень с мальчуганом; он утер ему нос, пригладил мокрые волосы, грозно спросил:

— Говори, Колька, баловался в детском саду?

— Совсем немножко, — сказал мальчуган. — Мы с Димкой Наташкину куклу привязали к нитке и крутили, она летит, как в цирке выступает. Наташка заплакала, а Марь Ванна нас заругала... Папка, — озадачился он, — а почему деревья поливают?

— Чтоб росли, высоко-высоко!

— До неба?

— Ага.

Мальчуган, наморщив лоб, задумался:

— А зачем до неба?

Отчим замешкался, задрал голову вверх, вслед за ним глянул туда и Колька.

— Вот вырастет дерево до неба, люди! залезут на вершину и будут смотреть во все стороны до самого моря-океана, где живет рыба-кит, понял? Берись, подсоби брату тащить тележку!

Колька ухватил ручонкой веревку, натужился:

— Но-о, поехали!

Слушая разговор отчима с братом, Никита насупился: он никого не корил — ни мать, ни отца, умершего, когда сыну был лишь годик; хотелось ему чуточку другой жизни, какой — неизвестно... Но почему-то порой бывало горько, и он завидовал Кольке и Нюрке. Три старухи — «Три поросенка» — приторно жалели его: «Сиротка бедненький! Видать, не сладко живется, тощой-то уж больно, замухренный!» Они бдительно следили за семьей, во всеуслышанье обсуждая ее события. О матери: «Глянь-ка, с безногим сошлась!» Об отчиме: «Куды ж ему хозяином быть?» О родившейся вскорости Нюрке: «Помрет с голоду, как пить дать помрет!» О Кольке: «И куды ж плодятся?» На эти пересуды, сопровождающие все его детство, Никита, как и мать с отчимом, не обращал внимания — мал был. Но однажды ребята гоняли мяч на узеньком пятачке между сараями и домом, и он нечаянно разбил стекло в окне комнаты одной из старух. Скандал разразился ужасный. Мать, плача, побила сына, а Никита не проронил ни слезинки, поняв из ругани старух, кто он такой — безотцовщина. И напрасно отчим старался быть с пасынком ласковым — обида Никиты на злую к нему несправедливость не проходила, с годами утихла, но нет-нет да и выплеснется.

Отчим, опираясь на толкушки, спрыгнул с тележки, ловко подкидывая культи по ступенькам, добрался до узкой покоробленной двери.

Из форточки крикнула мать:

— Никита, натяни веревку, я белье повешу!

А когда стемнело, то опустел поселок, гуськом убрались «Три поросенка», запахло тополями, в окнах домов зажглись огни — голубые, желтые, розовые, зеленые; в заводском Доме культуры запустили радиолу, и динамик орал на всю округу.

Небо не погасло до конца — звезды, еще робкие, поблескивают; вспыхнули фонари вдоль штоссе, и от них по асфальту пролегли неясные блики.

Никита сидел на лавочке возле дома. Из открытого окна слышен голос отчима — читает Кольке сказку; Нюрка шьет на машинке купальник — на днях едет в пионерлагерь; мать гладила. Поверх штакетника свесили тяжелые головы золотые шары. Пробежала собака — хвост колечком, широкие и вислые уши хлопали; она обнюхала столб, задрала ногу. Никита шугнул ее. Собака, недоумевая, посмотрела: чего пристал?

— Ма! — позвал Никита.

Мать отдернула занавеску, высунулась из окна, прищурившись, выглядывала сына.

— Я к Люсе пойду!

— Дольше двенадцати не гуляй!

Люся жила за шоссе в новом доме на втором этаже. Никита позвонил. Долго не открывали. Наконец показалась усталая женщина в халате:

— Люся убежала с час назад. — Она успокоила кого-то в глубине коридора: — Парень пришел, с дочкой учится в техникуме. — Потом снова обратилась к Никите, улыбаясь заискивающе, жалко: — Подожди, если хочешь, внизу...

Никита постоял в подъезде, машинально пересчитал освещенные окна в доме напротив: число вышло несуразное — семнадцать, его и поделить не на что; заскучал, двинулся прочь, делая крюк по другой улице. В скверике залез на веревочные детские качели, оттолкнулся: из темноты то наплывали, то удалялись огни фасада Дома культуры, молоденькие тополя и липы замельтешили, здание закачало — словно все незыблемое вдруг сорвалось с места.

Из Дома культуры выбежала девушка. Никита узнал Люсю. Соскочив с качелей, он невольно пошатнулся, присслонился к дереву, пережидая, когда пройдет головокружение.

Люся заметила парня, цепко схватила его за руку:

— Пойдем, дело есть.

Никита наклонился и близко увидел ее лицо — тоненькое, со встревоженными большими глазами, успел разглядеть родинку на правой щеке возле мочки уха. У него неожиданно вырвалось:

— Ты красивая...

— Красивая или нет — значения сейчас не имеет. Иди, куда ведут. Тут недалеко, — подбодрила она.

Парень покорно шел, сжимая ее крепкую ладошку, и от волнения вспотел: никогда еще Люся не разговаривала с ним так — требовательно, с надеждой, будто он единственный, к кому можно обратиться за помощью в трудную минуту. «Что, если я ее обниму и поцелую?» — вдруг подумал он, и ему стало жарко, душно, во рту пересохло. Никита резко высвободил руку, со страхом посмотрел на девушку — хорошо, что темно и она ни о чем не может догадаться! Скрыться бы...