Посох в цвету - [5]

Она была — как кукла восковая,

Невелика. И в локонах. С лицом

Неизъяснимо сладким. Золотая

Коронка высилась над выпуклым челом, —

Челом упрямицы… И, правда, ты упряма

Была, и нудила: «Играй со иной. С одной.

О них не думай… Будь для них — немой.

Засохнуть фикусы. Остынет папа, мама.

Изменят братья. — Но всегда ты мой». —

И крепко, крепко шею обнимали

Мне ручки тонкие. И больно было мне,

И радостно. И в горле замирали

Рыданья бурные… И мчались мы по зале!..

И поздно, ввечеру, при сладостной луне,

Я крался с ней по дремлющим покоям.

Звенел хрусталь в шандалах голубых.

От жардиньерок розой и левкоем

Тянуло слабо… И в ушах моих

Был топот тихий. В тайную беседу

Вступали мы. Хотелось воскресить

Забытый мир… крылатую планету,

Где можно, не стыдясь, обнять, любить…

И тени фикусов тянулись по паркету.

Вот он, всё тот же, мой старинный зал,

Где фикусы по кадкам, точно мумий

Иссохший ряд… Где я с тобой играл!

Ты подросла. Тоска… Темнее и угрюмей

Твои глаза. Но также и теперь

Желанна ты, и мне не изменила.

Я на балкон открыл широко дверь…

Луна высокая и белая царила

Над елями… Как прежде, так теперь!

И те же ветхие, бестрепетные ели

С крестообразными вершинками у звезд…

Как будто мимо годы пролетели,

Как будто мало град, и снег, и бремя гнезд

Над мшистыми ветвями тяготели…

XXXIX. МЯЧ

Давно-давно, в беспечной суматохе

Ребячьих игр, кружася меж детей,

Лиловым вечером плененных тополей

Ловил я тайные, прерывистые вздохи.

Их тень, как исполин, бежала на меня

И падала к ногам, как исполин сраженный!

И вдруг глаза мои слезою затаенной

Туманились. Дыхание огня

Чела касалось. Я игры шумливой

Законы строгие внезапно забывал,

И мимо рук моих далече улетал

Свистящий мяч… Я слышу переливы

Дразнящих голосов, и смеха яркий звук

Бесславное мое венчает пораженье!..

И жалко было тех, но смутное томленье,

Как первый вестник отдаленных мук,

Хватало сердце тонкими когтями…

О, глупый, старый мяч! Игра сплетенных воль!

Не береди ребяческую боль:

Ты пролетишь над праздными руками!

XL. ВОЗЛЕ ЕЛКИ

В шумной зале, где играли

Возле елки осветленной, —

Как дриада, в чаще сада,

Меж ветвей смеялась Нелли.

Мы глядели, как блестели

Золоченые орехи,

И глазами, что огнями,

Обожгли друг другу сердце.

Вся краснея и робея,

«Навсегда!» — она сказала.

Это слово было ново… —

«Навсегда!» — я ей ответил.

И, с улыбкой, вдруг, ошибкой,

Мы устами повстречались…

А вкруг елки были толки,

Что… играть мы не умеем.

XLI. «Мы носились на гигантах…»

М. Б.

Мы носились на гигантах.

Мы кружили до усталости.

В ваших косах, в ваших бантах

Были зовы сладкой алости.

Эти косы, эти змеи, —

Две змеи в игре стремительной, —

Разбегались все смелее,

Заплетались упоительней.

С обнаженными ногами,

Нежным хохотом дразнящие,

Два амура между нами,

На одном кресте висящие,

В синем бархате витали,

Златокудрые, воздушные…

Отдаляли и сближали

И свергались, простодушные.

И гвоздик кровавых гряды

Замутились, благовонные.

И не знали мы, что взгляды

Наши встретились — влюбленные.

XLII. НА ПАСХЕ

«Христос воскрес!» — Потупилась она.

Зардела вся, как утренняя зорька…

Но неотступен он, и — сладко или горько, —

«Воистину» пролепетать должна.

Уста сомкнулись в грезе поцелуя.

И думают…

Она по-своему: «зачем

Когда я жажду слов, он, как заклятый, нем?

Он имени Любви не произносить всуе…

Он ждет… Чего? Я понимать должна:

Страшит грядущее… Но как бы я любила!

Я сердца первоцвет, как тайну, сохранила…»

А он по-своему: «мила, но холодна».

XLIII. БОЖЬЯ КОРОВКА

«Лети туда, где суженый живет!»

Шепнула ты, — и божия коровка

По белым пальчикам забегала неловко.

Мигнула, поднялась… Слежу ее полет.

Над синевой реки чуть видная краснеет.

Слабеют крылышки… Она не долетит!

Твой взор, насмешливый и ласковый, горит,

И ветерок кудрями тихо веет…

За ней, за ней летят твои мечты,

Ты счастья ждешь. — А божия коровка

Уж тонет… Грустно мне. Но радостно плутовка

Смеется, светлая: «как легковерен ты!»

XLIV. ВСТРЕЧА

В стекла кареты твоей заглянули

Солнцеподобные желтые лики

И, лепестками качая, кивнули, —

И на шелку перекинулись блики.

Ты пробудилась, ты вздрогнула. Мигом

Окна спустила, в поле вдыхала…

И, отвечая подсолнечным ликам,

Белым платочком приветно махала.

Встретилась в тряской телеге молодка.

Барышню мимо, дивясь, пропустила.

Стан над подсолнухом выгнулся четко.

Желтую голову ловко сломила.

XLV. «Наши тени на снегах…»

Наши тени на снегах

Закачались, закивали.

Месяц — в бледных кружевах

Лик утонченной печали.

По межам бурьян горит

Переливными огнями;

Вдалеке как бы висит

Лес застывшими клубами.

Мы восходим на бугор,

Где сугроб завился башней.

Продолжаем разговор —

Неоконченный вчерашний.

Месяц в тонких кружевах

Мудрый череп преклоняет,

И признанье на губах

Так красиво замерзает.

И когда мы разошлись

Каждый с чуждыми мечтами,

Наши тени обнялись

И кружились над снегами…

XLVI. СТАРЫЕ ДЕВУШКИ

I. «Повесть немая о тягостной стр а де…»

Повесть немая о тягостной стра де

Жалко загубленных дней —

Осеребренные белые пряди

В пышной прическе твоей.

Выпала чаша из рук золотая

И, убегая, звенит…

В дрожи пугливой руки прочитаю:

«Кто позабыл — позабыть».

Тайны коснусь я, тревожный и чуткий;

Что не прочту — допоют

Голуби пленные с пестрою грудкой, —

Девичьей спальни уют.

Жгучей пустыней Египта святого

Вспоена горькая трель.