Посох в цвету - [6]

Нежно воркуют, – и тайна былого –

Как золотая свирель.

II. «Ты любила стихи и была горбатая…»

Ты любила стихи и была горбатая.

Были резкие тени на желтом лице.

И часто мечтала ты, с тайной усладою,

О бале блестящем и жемчужном венце.

Ты днем закрывала ставень скрипучий,

Жалобно читала, запрокинув чело;

Вдруг голос твой крепнул и лился так жгуче,

И рука поднималась, дрожа как крыло.

А мы шли к окошку подсмотреть, поглумиться,

Ловили сквозь щели обезумевший глаз…

Но всё же ты пленной казалась царицей,

И наш смех срывался, фальшивил и гас.

И, бывало, мы видели в ночи грозо вые –

Появлялась ты белая на ветхом крыльце;

И казалось: ты вышла под зарницы лиловые

С блестящего бала в жемчужном венце.

XLVII. «Номер тринадцатый наша каюта…»

Номер тринадцатый наша каюта:

Нам хорошо, но и жутко…

Мы так смеемся, так веселы, будто

Вовсе лишились рассудка.

Мы обручальные кольца снимали,

Надписи в кольцах читали;

В бледном, тревожном раздумьи смолкали,

Мысли, как чайки, летали…

Вышли на палубу. Ветер порывом

Рвал наши речи на клочья.

Белый платок в исступленьи красивом…

Плакали синие очи.

Ждали ограды… великого чуда!

Волны всё выше вставали.

– Номер тринадцатый ваша каюта, –

Пенясь, нам злые бросали.

XLVIII. «Мышь ворвалась к нам летучая…»

Мышь ворвалась к нам летучая,

К белому платью заманена…

Вот и дождался я случая:

Жутью ты в сердце ужалена!

Звякнет у люстры… По зеркалу

Вдруг соскользнет – и замечется!

В сумраке сладостно меркнуло

Белое платье прелестницы.

Низко над грудью взволнованной

Цепкие крылья проносятся…

Сердце забьется по-новому, –

К новому сердце запросится.

XLIX. У СЕБЯ

Я не знаю лучшего:

Сумрак голубой,

Лунный трепет Тютчева

Льется под рукой;

Золотыми косами

Заплело окно;

И шумит березами

Ветер про одно, –

Про одно, забытое,

Что нельзя забыть,

Про одно, изжитое,

Что нельзя изжить…

И ласкаю пальцами

Лунные листы.

И в тени за пяльцами

Улыбнешься ты.

L. ГОЛУБЯТНИК

Когда в закатный час, к лазури,

Над сизой головой твоей,

Ты бросишь к небу голубей

И смотришь вверх, глаза сощуря,

На осветленный хоровод,

А с колоколен позлащенных,

Как в медь, в сердца неутоленных

Гудящий колокол забьет,

И тряпка белая взовьется

На палке в старческих руках, –

Я мыслю: всё пройдет как прах,

Но этот вечер помянется…

Пусть немы рабские уста.

Твоя молитва, в плоть одета,

На белых крыльях, в струях света,

Кружа, взлетит к Нему – туда.

LI. АПРЕЛЬ

Лазурные цветы по зыби облаков,

С отливами то жемчуга, то стали,

Сырые ветры резво гнали

От южных берегов.

Размытым логом буйно убегали

Дубовые листы, виясь до облаков.

И вешний день, то светел, то суров,

Играл кинжалом вороненой стали.

Резнет клинок, внезапен и суров, –

И прячется в ножны, чтоб снова расцветали,

Росли и множились, плелись и убегали

Лазурные цветы над сучьями дубов.

И там, где синие гирлянды расцветали,

Курлыкая под зыбью облаков,

Как буквы двух божественных стихов,

Равнялись журавли и рифму окликали.

LII. «Капал дождик с шатких веток…»

Капал дождик с шатких веток,

А уж звезды просияли,

Беглым тучкам напоследок

Ласки тайные шептали.

Что шептали, что открыли,

Не слыхать в моей лощине, —

Но светлее тучки плыли

Через свод сафирно-синий.

Но как знак – как знак ответный –

Длани тонкие метали

И, облекшись в саван бледный,

Улыбались – умирали.

LIII.«Зеленя разбегались, струились…»

Зеленя разбегались, струились,

Справа, слева, – далёко, далёко…

И я видел, как былки молились

Расцветающей Розе востока.

Замирали, прилежно склоняясь,

Повторяли тропарь хвалебный,

Призывали на хрупкую завязь

Дождик ласковый и целебный.

И о росте молились безбольном,

О подъеме над матерью черной,

Чтобы колос развился привольно,

Чтоб налились янтарные зерна.

О кончине покорной гласили

Под косой, чьи размахи велики…

И от Розы небесной сходили

На склоненных святые языки.

LIV. БЕГЛЫЕ СТРОФЫ

Небо заткано мелким узором, –

Облака высоки и недвижны.

Будто лилия, солнце за ними

Хрупкой чашей сквозит и мерцает.

Забурело поблеклое жнивье.

Зеленеет и стелется озимь.

И порхающий ветер лепечет

Однозвучные белые строфы.

Разыгрались грачи. Ниспадая,

Загудят, словно рокот прилива,

И поднимутся снова, и реют,

На невидимых волнах качаясь…

Мнится, будто сижу и гляжу я

В мой альбом, где все лица – родные,

Под наивной гравюрой, старинной,

Одноцветной, как серое небо.

LV. В ЛЕСУ

I. «Утро раннее в красных огнях…»

Утро раннее в красных огнях.

Серебром и румянцем сугробы горят,

И в еловом лесу, на тяжелых ветвях,

Ледяные мечи в переливах дрожат.

Сном окованный

На заре искрометного белого дня.

Темносиние тени кругом

Полегли неподвижной зубчатой каймой.

У опушки, скрываясь густым лозняком,

Волчий след потянул… Вот другой.

И в лощину два следа спускаются

И сплетаются

И бегут, хоронясь от стрельчатых лучей.

Отгорая, тускнеет восход.

Слышен по лесу звучный топор:

Рубят старую сосну, и глухо поет

Похоронную песню встревоженный бор.

Вьются вихри, как духи бесплотные,

Перелетные

На заре ослепительно-яркого дня.

II. «Оттепель. С длинных сосулек сбегая…»

Оттепель. С длинных сосулек сбегая,

Капля за каплей бежит, напевая.

Серо и сыро. В косматом лесу

Гулко рокочут высокие кроны.

Смутно пророчат, – и нежные звоны

В сердце больном я покорно несу.

Эти печальные, сладкие звоны…

Жалобный крик пролетевшей вороны

И безнадежная зелень хвои!