Посох в цвету - [8]

Кротчайший из людей и повелитель гроз!

В убогой комнате, зарями золотыми,

Когда Москва спала, а Кремль был нежно-ал,

Листы дрожащие, непонятый алхимик,

Реченьем пурпура и крови покрывал.

Как зыбким ладаном, овеянный отцами,

Сын человеческий, сыновством ты болел;

И выкликал, трубя над горными мирами,

Аскет и праведник, – бессмертье грешных тел!

2. Заставка

Высокий серый крест… У мшистого подножья

Желтеет тускло шар на скрещенных костях.

Вдали – гряда холмов. А сверху:Нива Божья.

Славянской вязию гласит поблеклый стяг.

Адамов череп там возник из бренной персти,

Но в ужасе глазниц подъята тьма гробов:

Так когти льдистые владычной древней смерти

Еще свирепее под молотом веков!

Эдема бедный Царь, на дне времен не ты ли,

Как божий сын, сиял в безгрешной наготе,

И то тебя — Тебя — нагого пригвоздили

Твои сыны, вверху, на сером том кресте?

…А там холмы, холмы… И сверху: Нива Божья,

Вписал Неведомый на полинялый стяг

И опочил, припав у серого подножья,

С нетленной лилией в хладеющих перстах.

IV. ГИМН ПРЕДКАМ

То верно был монарх, кто взора жадной тягой

Тарпана дикого сдержал привольный лёт;

Чей клич, как первый конь, носился пред ватагой

И заклинал, грозя, и в дальний звал поход.

Нагой среди нагих, седым крылом орлиным

Холодный блеск чела по праву оттенил;

И первый тот венец за первородным сыном

Копьем жестоких битв, не дрогнув, закрепил.

То верно был пророк, кто на костер гудящий,

Кудрявый, радостный, юнейший из костров,

Пролил всю кровь свою и, бледный, пал средь чащи,

Как жертва сладкая для трапезы богов.

Любовь вам, пращуры, чьи трепетные жилы,

Как узы строгие, на хаос налегли,

А сердца рдяный угль и чресл слепые силы

Вещали тайну солнца и земли.

И это был поэт, кто в темном реве ветра

Ловил крылатую души своей печаль

И звуки первые размеренного метра

Одни, свистящие, любил в тебе, пищаль;

Кто в шее лебедя провидел выгиб лиры,

В кудрях возлюбленной искал поющих струн;

Блуждая по горам, на красные порфиры

Врубил, восторженный, сплетенья первых рун.

И это был поэт, кто крик любови жгучей

Бросал одним волнам песчаных берегов

И слушал перезвон дождя, смеясь под тучей,

И руки простирал за трубами громов.

О, пращуры, когда внимаю бури ропот,

И злоба вьюжная кружит отмерший лист,

Мне будто слышится набегов буйный топот

И тяжких ваших стрел неверный, резкий свист.

Не вы ль проноситесь, овеянные мглами,

Будить и влечь сынов к невиданным огням,

Чтоб кровью жертвенной и гулкими струнами

Ваш дух живой отдать иным векам?

V. КОВЫЛЬ

Где только плуг пройдет, ковыль, волшебство степи,

Развеется, как серебристый дым;

И дикая страна немых великолепий

Отступит вглубь, за пастырем своим.

С печальным рокотом встревоженные волны,

За валом вал, спеша, прольют гурты;

Верблюдов проплывут чудовищные челны,

Качая рыжекосмые хребты.

И косяки коней сомкнет гортанным кликом,

Арапником над головой свистя,

Широкоскулый всадник с медным ликом,

Родных степей любимое дитя.

За пыльным облаком, без дум и без желаний,

Исчезнет, как непонятая быль;

И, уходя, свернет ковры бесценных тканей, –

Жемчужный и серебряный ковыль.

VI. ТУЧИ

Есть тучи бурые, как стая злых гиен,

Косматых, мстительных и никогда не сытых,

С промозглым холодом струящих гробный тлен

Своих дыханий ядовитых.

Они приходят в дни грозой чреватых лет,

Когда разгул стихий так хмелен и беспечен,

И ливень, брошенный для варварских побед,

Поникшими полями встречен.

Они приходят к нам, когда, в закатный миг,

Лиловый тусклый диск из щели косо глянет

И в лужи кровь прольет, презрителен и дик,

И в бездну дымчатую канет.

Тогда-то, с севера, на пепельный покров

Нежданно ринется, друг друга обгоняя,

Ватага желтая с оскалом злых клыков,

На бой развернутая стая…

В торговой слободе, по суетным делам,

Тоскующий, я жил, сжигая дни за днями;

Средь жадных прасолов трактирный слушал гам,

Смеясь за водкой и груздями.

Касанья цепких рук, делецкий разговор,

Развинченный орган и этот дым зловонный, –

Весь кем-то для меня придуманный позор, –

Я нес, холодный, непреклонный.

А вечером глядел сквозь потное окно

На небо сизое, на жидкий луч закатный,

На скачку бурых туч, и было мне дано

Раскрыть их символ непонятный.

Они бегут туда, бурно зло прошло,

Где всё ненастьями убито или смято, –

Гиены жадные, – и правят ремесло,

Им предназначенное, – свято.

VII. «Порвался мертвый полог забытья…»

Порвался мертвый полог забытья:

Внезапный ужас сердце ускоряет.

Виски стучат… — Зачем я здесь? Кто — я?

И чья игра из бездны забытья

Меж этих стен, как кость, меня бросает?

С игральной костью сопряженный дух

Восстал, дивясь… И были непривычны

Тень головы, руки и светлый круг

На потолке. И чуждо резал слух

Гудящий бой часов, как зов иноязычный.

Да, – я летел… Я пережил позор…

Рука у сердца, ослепленный взор,

И стыд пылал, как факел, на ланитах.

Склоню колена… Мягче – на ковер.

И глажу перья крыл моих разбитых.

А там?.. Бессилен мозг. Душа молчит.

Разбились, выпали божественные звенья.

Я перья глажу… Нет, крыло не полетит!

Лишь маятник из глубины стучит,

Да серым пеплом сыплется забвенье.

VIII. «Мой хранитель в орлянку играл…»

Мой хранитель в орлянку играл,

И высоко меня он метал.

Выше гор, и лесов, и озер

Поднимался я, весел и скор.

– Будь орел! – он вскричал и замолк;

А другой усмехнулся, как волк.