Посох в цвету - [10]

XVII. СКИТЫ

Они горят еще – осколки древней Руси –

В зубцах лесной глуши, в оправе сизых вод,

Где в алый час зари, распятый Иисусе,

Любовный голос Твой и плачет и зовет.

Чуть из конца в конец неизречимый клекот

Небесного Орла прорежет сонный бор

И сосен мачтовых ответит струнный рокот

И запоет в груди разбуженных озер;

И, за свечой свеча, разверзнут очи храмы –

Кругом у алтаря, как черный ряд столпов,

Сойдутся иноки, торжественны и прямы,

Сплетать живую сеть из верных тайне слов.

Там старцы ветхие в священных гробах келий,

Где дышит ладаном, и воском, и смолой,

Уж видят кровь Твою, пролитую сквозь ели,

И воздвигают крест иссохшею рукой.

И в алый час зари, распятый Иисусе,

Как голос Твой томит и манит и зовет

Разрезать плен сердец – к осколкам древней Руси,

К зубцам лесной глуши, к оправе сизых вод,

К сиянью алтарей и чарованьям строгим

Стихир таинственных, чтоб сетью властных слов

Жемчужину любви привлечь к сердцам убогим

Из царства розовых и рдяных облаков.

XVIII. СТАРЦЫ

Волы священные – Иосиф, Варсонофий, –

Глубоко взрезали вы скитские поля.

И белый – тих и благ, а сизый – тем суровей,

Чем неподатливей заклеклая земля.

На жесткий ваш ярем, два сопряженных брата,

В лучистом трепете нисходит крестный знак;

И с ликом огненным божественный Вожатый

К отцовым пажитям ведет ваш мерный шаг.

Две кельи связаны объятьем низких сводов,

Две дружные сестры у нежно-алых врат;

Их окна зрячие, презрев дрему и отдых,

В седую мглу ночей без устали глядят…

Глядят на дремный бор, что глуше всё и старей,

На перегиб тропы, завитой меж стволов,

Где тихо шествуют Амвросий и Макарий

Прозрачной радугой в лиловый сон снегов.

XIX. ИКОНА

Я не один, когда с таинственной иконы

Предтеча Господа, Архангел окрыленный,

Глазами дикого, пустынного орла

Глядит, пронзительный и острый как стрела,

И в согнутой руке, глася о грозном чуде,

Подъемлет голову кровавую на блюде.

Хладеют сумерки, и желтый вечер строг.

Из скал зазубренных, опоры смуглых ног,

Кривится тощий куст, а у корней, под древом,

Секира брошена, отточенная Гневом,

И свиток выгнулся, как разъяренный змей,

Готовый броситься в сумятицу людей.

Я не один, когда с крылатым Иоанном

Я, духом пробудясь, пою о несказанном,

И в тихие часы мне, как своя, близка

Меж скал гремящая пустынная тоска,

И пальмы стройные, и волны Иордана,

Где, верую, моя запекшаяся рана

Тобой омоется, а перст укажет твой,

Вдали Идущего с поникшей головой.

НА ЛОНЕ РОДИМОЙ ЗЕМЛИ

И распяты копны крестами старинными

На лоне родимой земли…

I. «Ударил гром. В ночи бездонной…»

Ударил гром. В ночи бездонной,

Раскрыв пурпурные глаза,

На колеснице окрыленной,

Как фурия, летит гроза.

Там – треск осей и ржанье коней,

И бледных грив слепящий взлет;

Здесь – шелест листьев на балконе

И в сердце – жути тонкий лед.

Что ты несешь родимым нивам

Под громыхающей пятой,

Сердцам унылым и пугливым,

Царица ночи боевой?

Ломящий вихрь? Кристаллы градин?

Огонь, что нищий дом сожжет? –

Дать сок от лучших виноградин –

Довлеет сердцу в свой черед.

II. БАГРЯНОРОДНОМУ

Кремлевый дуб, один ты близ опушки взрос

Широк размах ветвей державных;

Чело кудрявое над лесом ты вознес

И трепет листьев своенравных

Гармонию творит неведомых услад

В часы вечерних откровений,

И пляска легкая доверчивых дриад

У ног твоих колышет тени.

Лесные голуби в развилине суков

Найдут семейственным заботам

Прибежище и мир под сению листов;

Замедлит сойка перелетом

На маковке твоей, лазоревым крылом Кичася…

Безмятежный, строгий,

Ты всем окрест отраден и знаком,

Откроешь всем свои чертоги.

Когда же, в осени, вдруг бурей омрачен,

Воспримешь гневную завесу,

Ты, мнится, сам той бурей порожден

И злую мать бросаешь лесу.

III. БЕРЕЗА

Остановись. Смотри, как хороша сквозная

Игра моих листов… Уж больше сотни лет

Тростинку хрупкую сажал твой грозный дед,

О лаврах боевых мечтательно вздыхая.

И он мне изменил – в двенадцатом году.

А я росла в громах иных, воздушных ратей…

Вы, страсти грозные и взрывы злых проклятий,

Когда металась я в горячечном бреду! –

Я вас осилила!.. Иного поколенья

Неслась ко мне волна – лазурный, нежный сон;

И кроткий человек, осмеян и влюблен,

Лишь мною понятый, бродил, как привиденье…

И ночью вешнею ко мне издалека

Домчалась песнь любви… Как сладко шелестели

Юнейшие меня, и серьги в лад звенели,

А соловей молчал под чарами смычка.

Я выше всех росла и стала я – царица.

Я мантию снегов, мой горностай, люблю.

Приди: моя кора – как чистая страница,

Белей, чем тело жен, – тебе ее даю.

Мой ствол – как столп небес. Я древняя береза.

Я как своей – горда мне близкой синевой;

Но ветвь поникшую родню с твоей мечтой

И трогаю чело, как трепетная греза.

IV. НА БАЛКОНЕ

Стихи прочитаны, приветы отшумели,

И самовар погас. – Молчи и слушай ночь.

И совы, может быть, про то, что не сумели

Мы воплотить в слова, проплачут нам — точь-в-точь.

Ты слышишь? Вот они, раскатистые кличи,

Где робкая мольба вдруг перельется в смех,

Смех истерический, русалочий — не птичий…

И снова жалоба – на смутный миг утех.

А полночь звездная тиха, – и месяц нежный

На небе выведен, как некий тайный знак;

И шепоты в листах о доле неизбежной,

О том, что путь любви прорежет злой овраг…

Куда умчало нас? Иль мы не на балконе.

Где недопитый чай и бедный том стихов,