Посох в цвету - [2]

Шрифт
Интервал

Истекаю
Там вдали, за тридевять земель…
На смертельную рану мою
Я скачу посмотреть.
Ошалелые тройки гублю, —
И кого мне жалеть?
На смертельную рану мою —
Там вдали — посмотреть!
— Этих вражьих равнин
Неоглядную рать
Отрази, паладин,
Научись побеждать!
Мчатся кони на смерть,
Пена снегом валит.
Одинокая жердь,
Угрожая, стоить —
Там вдали…

XIII. КАРЕТА

Ах, карета, что еле плетется,
Ослабевшими дверцами машет!
Улица грубо смеется,
Ветер пронзительный пашет…
Голубая обивка слиняла,
И герб облупился древний.
Ты везла меня, дребезжала,
Подпевала душе моей гневной.
Там гуляла любезная сердцу,
Поджидала приезд желанный.
Распахну скрипучую дверцу,
И войдет с улыбкой венчанной.
Повернуть, шатаяся, клячи,
Посвистит толпа, провожая —
Потому, что не могут иначе:
Мы простим, всех простим, дорогая.
Не поедем в наследственный терем,
Распряжем коней, спустим шторы —
И в мечту свою пылко поверим,
И сплетем своих снов узоры.
А на утро покинем карету;
Как бродяга, встал день, беззаботен…
Разнесем наше счастье по свету
Под шарманку у всех подворотен.

XIV. НОКТУРНО

Я тень зову, я жду Леилы.

Пушкин

Ко мне в жемчужнице, на черных лебедях,
Плывешь, любимая, и простираешь длани,
С глазами нежной и безумной лани
И розой в смольных волосах.
Тоскуя ждешь, да примет берег мой
Твою ладью и спутников прилежных.
Два черных лебедя у камней прибережных
Плывут торжественной четой.
И камни острые вонзаются им в грудь!
И перья черные развеяны ветрами.
Расширенный мятежными зыбями,
Влечется алый, алый путь…
Ко мне в жемчужнице, на черных лебедях,
Плывешь, любимая, и простираешь длани,
С глазами нежной и безумной лани
И розой в смольных волосах.
Как недвижимый страж, замерший на часах,
Я жду, когда, недлительно и строго,
Снесут тебя до бедного порога,
Подъяв на траурных крылах.
И слезы на обветренных глазах
Туманят даль; и пенистые гряды
Растут, гремят, вздымаются в громады,
Изнемогая на камнях.
Тоскуя ждешь, да примет берег мой
Твою ладью и спутников прилежных.
Два черных лебедя у ка мней прибережных
Плывут торжественной четой.
Твои глаза подъемлются с мольбой,
И видишь ты угрюмые теснины…
И воют волны с яростью звериной,
И брызжут пеной снеговой.
Воздвигнуты над грозною волной,
Презрев истому, лебеди стремятся, —
Но скалы хмурые на встречу им толпятся
Неколебимою стеной.
И камни острые вонзаются им в грудь!
И перья черные развеяны ветрами.
Расширенный мятежными зыбями,
Влечется алый, алый путь…

XV. АД

Певучим голоском, колебля тощий посох,
Про муки адские рассказывал монах…
Пел соловей о монастырских розах;
Лучилась звездочка в березовых ветвях,
Дремотно зыблющих сережки и листочки;
И, охмелев, неслись янтарные хрущи…

— «Так сбудется от строчки и до строчки:

Возьмут тебя в каленые клещи»…
И, вскинув посох, сумрачный, грозится.
Замолк; потупился: «Вот так-то, милый брат!»
И теребить плачевную косицу.
— «И подлинно… Уж если ад, так ад —
Пунцовый, с бесами и серными парами!..»
О, звезды нежные! Влюбленный соловей!
И пусть она придет, с губящими глазами,
И этот ад сожжет меня скорей!

XVI. «Вижу там, в багреце заходящих лучей…»

Вижу там, в багреце заходящих лучей,
Паучок раскачался на нити своей.
— Золотая березка, ты сдержишь меня?
— Ты закинешь повыше, — повыше меня?
Мимо мошек огнистых летит, упоен,
Как они — окрылен, как они — озарен.
И на ветер пустил хитроумную сеть.
Не беда ведь осенним деньком поговеть!
— Золотая березка, ты вскинешь меня?
— Золотая березка, ты любишь меня?
В багреце заходящих холодных лучей
Ты проходишь, шурша вдоль пустынных аллей.
Вот замедлишь. И глянешь… И сумрачный взгляд
Изольет в мою душу томительный яд.
Вырвут слабый, восторженно-жалобный крик
Эти красные губы и каменный лик.
— Золотая березка, ты примешь меня?
— Золотая березка, ты любишь меня?

XVII. «Я пронжу, пронжу иглой…»

Я пронжу, пронжу иглой
Сердце куклы восковой.
– Жарко, сердце, загорись,
Разорвись! –
Много дней и много лет
Целовал я милый след.
– Оглянись ко мне, – шептал,
Умолял.
В тихой комнате моей,
Непреклонный чародей,
Ныне я колю иглой
Сердце куклы восковой.
– Жарко, сердце, загорись,
Разорвись! –
Неподкупная игла
Так светла…
Вот, ты здесь, в моих руках,
Воском таешь… Смертный страх
Здесь со мной, дрожит во мне:
«Я в огне.
Приголубь больную грудь,
Осени на смертный путь…»
Сердце куклы восковой
Под иглой.
– Здесь я, здесь, твой верный друг,
Обвожу заклятый круг
И в дыханьи тайных чар
Шлю тебе мой лучший дар:
– Сердце, сердце, разожгись,
Разорвись! —
Неподкупная игла –
Как стрела.

XVIII. «Он нашел тебя, овца заблудшая…»

Он нашел тебя, овца заблудшая, –
Не пугайся солнечного взгляда.
Для Него теперь ты – лучшая,
Ты – царица белого стада.
Забудь об оврагах глубоких,
Где нога твоя тайно скользила.
О ночах забудь темнооких
И о тех, кого ты любила.
Отдыхая на росистых травах,
Говори с цветами голубыми;
Но молчи про злую правду правых –
Ты, греховная, взнесенная над ними.

XIX. «Кругом – одна лазурь. Прозрачен небосклон…»

Кругом – одна лазурь. Прозрачен небосклон.
Трепещет речка в искрах золотистых.
Раскинулись ковры подснежников звездистых,
И слышен зябликов задорный перезвон.
Березки белые, как дружные сестрицы,
Лепечут что-то… Трудно их понять!
Высоко надо мной едва-едва видать
Последних журавлей отсталые станицы…
Праматерь смуглая, благослови меня!

Рекомендуем почитать
Преданный дар

Случайная фраза, сказанная Мариной Цветаевой на допросе во французской полиции в 1937 г., навела исследователей на имя Николая Познякова - поэта, учившегося в московской Поливановской гимназии не только с Сергеем Эфроном, но и с В.Шершеневчем и С.Шервинским. Позняков - участник альманаха "Круговая чаша" (1913); во время войны работал в Красном Кресте; позже попал в эмиграцию, где издал поэтический сборник, а еще... стал советским агентом, фотографом, "парижской явкой". Как Цветаева и Эфрон, в конце 1930-х гг.


Зазвездный зов

Творчество Григория Яковлевича Ширмана (1898–1956), очень ярко заявившего о себе в середине 1920-х гг., осталось не понято и не принято современниками. Талантливый поэт, мастер сонета, Ширман уже в конце 1920-х выпал из литературы почти на 60 лет. В настоящем издании полностью переиздаются поэтические сборники Ширмана, впервые публикуется анонсировавшийся, но так и не вышедший при жизни автора сборник «Апокрифы», а также избранные стихотворения 1940–1950-х гг.


Лебединая песня

Русский американский поэт первой волны эмиграции Георгий Голохвастов - автор многочисленных стихотворений (прежде всего - в жанре полусонета) и грандиозной поэмы "Гибель Атлантиды" (1938), изданной в России в 2008 г. В книгу вошли не изданные при жизни автора произведения из его фонда, хранящегося в отделе редких книг и рукописей Библиотеки Колумбийского университета, а также перевод "Слова о полку Игореве" и поэмы Эдны Сент-Винсент Миллей "Возрождение".


Рыцарь духа, или Парадокс эпигона

В настоящее издание вошли все стихотворения Сигизмунда Доминиковича Кржижановского (1886–1950), хранящиеся в РГАЛИ. Несмотря на несовершенство некоторых произведений, они представляют самостоятельный интерес для читателя. Почти каждое содержит темы и образы, позже развернувшиеся в зрелых прозаических произведениях. К тому же на материале поэзии Кржижановского виден и его основной приём совмещения разнообразных, порой далековатых смыслов культуры. Перед нами не только первые попытки движения в литературе, но и свидетельства серьёзного духовного пути, пройденного автором в начальный, киевский период творчества.