Последний рейс - [34]
Кострецкий и Володя поднялись на БТ по штормтрапу. Денисков увязался за ними. Человек в реглане встретил их озабоченной улыбкой, пожал всем троим руки.
— Я уж думал, мимо пройдешь?.. — Он вопросительно заглянул в глаза Кострецкого.
— Я тоже думал… — сорвалось у Кострецкого, и капитан «Зюйда», чтобы погасить смущение, хлопнул по рукаву Мышкина. — Кожа… Флотский?..
— С Тихого, браток! — ответил хозяин теплохода.
— А у меня Атлантика… была.
— Аха, — по-сибирски одобрил Мышкин.
— Так что у тебя, старина?
— Хвост занесло. Шесть часов отрабатываемся на одном месте… Ну-у, метров, может, на сто продвинулись. Ветер… Матка парусит — и на якоря негде поставить, потом хвост на перекат занесло. Час от часу не легче… Тут перед твоим приходом новая беда: катер на мель сел.
— Видел.
В разговор вмешался инспектор:
— Интересно, сколько здесь леса?
— Три плота по четыре тыщи, — автоматически ответил Мышкин.
— А что так поздно потащили?
— Нефтяники добавки попросили. Вот лесники рискнули… — капитан раздраженно пожал плечами. — У нас ведь всегда так, как в лес ехать — так и сани чинить.
Капитаны перешли на корму и, жестикулируя, принялись обсуждать предстоящие маневры. Володя и Борис скатились по обледенелому штормтрапу на палубу своего катера.
В рубке их встречали Авзал Гизатович и Никола. Никола, надвинув заячью шапку почти на переносицу, угрюмо смотрел в сумрачную речную даль; на скулах у него размеренно перекатывались желваки. Башкир раздраженно мерил шагами тесное пространство рубки, его плотная коренастая фигура назойливо металась от одной двери к другой.
— Да перестань ты мельтешить, как бабочка! — не выдержал чужой маеты задумчивый Никола. Авзал вздрогнул, опять закостенел лицом и тихо, с расстановкой произнес:
— Ты вот что! Ты мне не тыкай, понял!
Никола неожиданно расхохотался, а угомонившись, с серьезной издевкой сказал:
— Здоровеньки булы! Да мы счас с тобой ровня. Мы на палубе, а не у тебя на ковровой дорожке. Усек?
Авзал Гизатович с какой-то даже радостью, словно спасаясь от Николовой насмешки, накинулся на вошедшего инспектора.
— Что это значит, Владимир Егорович? Какой такой дружеский визит у Кострецкого? Что, водка кончилась у него?.. — распаляясь, он переходил на крик.
— Плот на мели.
— А мы тут при чем?
— Помочь надо.
— Помо-очь! Ах вон оно что! А нам в Сургут надо, в Сургу-ут!
— В Сургуте будем к следующей весне, — вставил Никола.
— Мы сами кое-как на плаву. Нам самим бы дотащиться. Вон течь в трюме…
— Течь невелика, — в рубку вернулся моторист. — Вот и поработаете с качалкой. Наверное, разучились руками шевелить! — В голосе Андрея Денисков впервые за весь рейс услышал злые нотки.
— А что с рыбой?.. — безнадежно подсказал Никола.
— Вот-вот, а рыба? — Авзал Гизатович получил новый заряд. — Рыба во что превратится?!
Борис с необъяснимой настойчивостью ловил мятущийся взгляд начальника, наконец остановил его, посмотрел прямо в темно-коричневые глаза Авзала Гизатовича… Тот распалился еще больше.
— Да, да, да! Я не затем болтался здесь с вами, — он уже не сдерживал себя, — чтобы вернуться с пустыми руками! У нас рыба! Тебе, инспектор, рыба не нужна?
Володя, застигнутый врасплох, удивленно вскинул на башкира мохнатые брови, машинально перевел взгляд на гору под брезентом на палубе, на щеках его заиграли розовые пятна, ответил он растерянно:
— Да-а, рыба… Но что теперь делать…
— Как что? Отзови Кострецкого. Идем в Сургут!
— У нас и солярка кончается, — вставил Никола.
— Солярку берем на буксире, — остановил его моторист.
— Плот бросить нельзя, — тоскливо продолжал инспектор. — Теперь уже нельзя. Если б прошли мимо…
— Так это Кострецкий! — Авзал Гизатович прямо взвился. — Опять Кострецкий…
Денисков посмотрел на распсиховавшегося Авзала Гизатовича, и ему стало смешно: представилось, какая сейчас кутерьма в кипящем мозгу начальника, как шерстит он бедолагу капитана, какие немыслимые наказания сыплет на голову несчастного выпивохи, из-за проклятой доброты которого и ненужной честности теперь погибнет на палубе прекрасная, ценная, валютная обская рыбка. Ах, осетринка на праздничном столе, ах, строганинка из муксуна, замороженного в колодку… боже мой! Денисков рассмеялся. Его смех остудил башкира, Авзал Гизатович напряженно подождал, когда отсмеется этот дурацкий пассажир с таким надоедливым пристальным взглядом, потом безнадежно махнул рукой и бросил в сторону инспектора:
— Не ожидал я от тебя, Владимир, такой свиньи.
Эта тихая примиренческая фраза неожиданно подбросила огня в топку ссоры, теперь завелся инспектор.
— А ты что думал, Авзал! Ты думал, я погоню Кострецкого в Сургут? Мимо буксира? А тут двенадцать тысяч кубиков леса, тысяч! Тут катер на мели, тут люди… лю-ди!
— Мы законно. У нас тоже авария.
— Что-о?.. Это ты называешь аварией! — Володя перевел дыхание. — У нас вон где… авария! — Он показал на гору ящиков под брезентом.
— Еще неизвестно, как войдете в Сургут с этим, — вставил моторист тоном постороннего наблюдателя.
— А я из-за тебя партбилет не намерен выкладывать в горкоме! Плевал я на твою рыбу!
— Да ведь ты добывал ее… Выходит, твоя она, а не моя. Ты инспектор, а не я. Вот как!
Любовь, похожая на сон. Всем, кто не верит в реальность нашего мира, посвящается…
По некоторым отзывам, текст обладает медитативным, «замедляющим» воздействием и может заменить йога-нидру. На работе читать с осторожностью!
Карой Пап (1897–1945?), единственный венгерский писателей еврейского происхождения, который приобрел известность между двумя мировыми войнами, посвятил основную часть своего творчества проблемам еврейства. Роман «Азарел», самая большая удача писателя, — это трагическая история еврейского ребенка, рассказанная от его имени. Младенцем отданный фанатически религиозному деду, он затем возвращается во внешне благополучную семью отца, местного раввина, где терзается недостатком любви, внимания, нежности и оказывается на грани тяжелого душевного заболевания…
Вы служили в армии? А зря. Советский Союз, Одесский военный округ, стройбат. Стройбат в середине 80-х, когда студенты были смешаны с ранее судимыми в одной кастрюле, где кипели интриги и противоречия, где страшное оттенялось смешным, а тоска — удачей. Это не сборник баек и анекдотов. Описанное не выдумка, при всей невероятности многих событий в действительности всё так и было. Действие не ограничивается армейскими годами, книга полна зарисовок времени, когда молодость совпала с закатом эпохи. Содержит нецензурную брань.
В «Рассказах с того света» (1995) американской писательницы Эстер М. Бронер сталкиваются взгляды разных поколений — дочери, современной интеллектуалки, и матери, бежавшей от погромов из России в Америку, которым трудно понять друг друга. После смерти матери дочь держит траур, ведет уже мысленные разговоры с матерью, и к концу траура ей со щемящим чувством невозвратной потери удается лучше понять мать и ее поколение.
Книгу вроде положено предварять аннотацией, в которой излагается суть содержимого книги, концепция автора. Но этим самым предварением навязывается некий угол восприятия, даются установки. Автор против этого. Если придёт желание и любопытство, откройте книгу, как лавку, в которой на рядах расставлен разный товар. Можете выбрать по вкусу или взять всё.
Молодой московский прозаик Илья Митрофанов умеет точно и зримо передать жизнь в слове. Уже одно это — свидетельство его одаренности. Располагает к себе и знание жизни, способность не только наблюдать и изображать, но и размышлять над теми ее, подчас весьма нелегкими задачами, которые ставит она перед вступающим в самостоятельную рабочую жизнь героем. Молодой писатель по рождению южанин. Оттого, наверное, в повести его есть и свойственная южной прозе пластичность слова, и своеобразие разговора героев, и напряжение чувств.
В небольшом английском провинциальном городке во время празднования традиционного дня Гая Фокса убивают местного эсквайра. Как устанавливают прибывшие для расследования детективы из Скотленд-Ярда, преступление совершено подростками. Виновных арестовывают и предают суду. Итак, совершено еще одно из тех обыкновенных убийств, каких немало происходит ежедневно. Джулиан Саймонз далек от того, чтобы обличать действительность современной Англии. Его взгляд на жизнь характерен для нынешнего западного писателя.
Степан Залевский родился в 1948 году в селе Калиновка Кокчетавской области. Прежде чем поступить в Литинститут и закончить его, он сменил не одну рабочую профессию. Трудился и трактористом на целине, и слесарем на «Уралмаше», и токарем в Москве. На Дальнем Востоке служил в армии. Познание жизни в разных уголках нашей страны, познание себя в ней и окружающих люден — все это находит отражение в его прозе. Рассказы Степана Залевского, радующие своеобразной живостью и свежей образностью, публиковались в «Литературной России», «Урале», «Москве» и были отмечены критикой. «На легких ветрах» — первая повесть Степана Залевского. Написана повесть живо и увлекательно.
Алексей Логунов родился в деревне Черемухово Тульской области, недалеко от Куликова поля. Как и многие его сверстники — подростки послевоенных лет, — вступил в родном колхозе на первую свою трудовую тропинку. После учебы в школе ФЗО по профессии каменщика его рабочая биография началась на городских и сельских стройках. Затем работал в газетах и на телевидении. Именно эти годы явились основой его творческого мужания. В авторском активе Алексея Логунова — стихи, рассказы, а сейчас уже и повести. Но проза взяла верх над его стихами, читаешь ее, и угадывается в ней поэт, Видишь в этой прозе картины родной природы с нетерпеливыми ручьями и реками, с притихшими после прошумевших над тульской землей военных гроз лесами и перелесками, тальниковыми балками и неоглядными, до самого окоема полями… А в центре величавой картины срединной России стоит человек-труженик, человек-хозяин, человек — защитник этой земли. Куликово поле, люди, живущие на нем, — главная тема произведений А. Логунова.